Трон Люцифера
Шрифт:
ПОСЛЕДНИЕ КАТАРЫ погибли в пещере Сабарте уже в начале XIV века, когда французский король и папа вовсю жгли на кострах тамплиеров. Как мы вскоре увидим, новая совместная акция будет разыграна почти в точности по альбигойским нотам. Истоки явной катарской ереси и вероятной ереси тамплиерской затерялись в смутных веках, предшествовавших становлению христианства. Но уже в учениях гностиков [8] и манихеев, смешавшихся на щедрой почве Александрии и Вавилона, где Запад и Восток переплелись подобно змеям на жезле Гермеса — посланца богов, они выбиваются на поверхность. Александрии с ее храмами всех религий, бесчисленными сектами и философскими школами суждено было уподобиться алхимическому горну, соединившему мистические устремления греков, иудеев и египтян в фантастический сплав, легко поддающийся ковке и способный отлиться в любую самую причудливую, форму. Когда же к гностическим и манихейским учениям добавилось первоначальное христианство, раскаленная масса напрочь разнесла огнеупорную кладку печи и устремилась наружу. Алхимический метод проб и ошибок,
8
от греческого гносис — познание
Отголоски взрыва, потрясшего христианство, мы различим не только в квазинаучных построениях оккультизма, в учениях алхимиков, розенкрейцеров и обрядной символике позднейших масонов. Все без исключения области мистики, будь то альбигойский ритуал, современное колдовское шоу или протонацистская мистика, несут на себе выжженное клеймо герметического тигля, в котором клокотал и бился неукротимый металл. Прежде чем взорвать хрупкие оболочки и растечься по извивам неведомых русел, это «яйцо философов» пять веков вызревало в Александрии — постоялом дворе ученых, мудрецов древнего мира. Гностики взлелеяли идею вечной, невидимой и неизвестной сущности, изначально не способной к покою. Излучаясь и заполняя Вселенную, она творила реальности бытия, терявшие свое совершенство по мере удаления от гипотетического центра. Как и у прочих религиозных систем, у гностиков тоже была основная триада. Олицетворенная абстрактными понятиями материи, демиурга и искушения, она обнимала собой в'есь космос: человека, его историю и окружающий мир. Высшие истечения, суть составные части и носители свойств божества, назывались зонами. Распределенные на классы по символическим, пифагорейским, законам чисел, они, подобно цветным стеклышкам в зеркалах калейдоскопа, слагались в «плерому» — совершенный узор абсолюта, названного «полнотой разума». Весьма характерно при этом, что гностический демиург, или, согласно неоплатоникам, высшая сила, создавшая мир, считалась последней и наименее совершенной эманацией такой «полноты». Отсюда присущая миросоздателю полярность, равное сочетание света и тьмы, добра и зла, силы и слабости. Человеческая душа рисовалась поэтому в образе пленника, заключенного в узилище несовершенного сотканного из противоположных начал мира. Страдающие, обремененные материей души мог освободить лишь искупитель — одна из высших ипостасей божественного разума, мирового! духа. Человечеству, как творению этого духа, было предначертано порвать оковы земного бытия, вырваться из косного веществен ного плена и вознестись к духов ной идеальной жизни. Отсюд и деление людей в соответстви с преобладанием в них материального или духовного начала на классы, точнее — на касты, иб границы мнились изначальн ненарушимыми. Земным суще вам предназначалось сгинуть мраке невежества, «психикам предстояло возвыситься до пости жения демиурга и лишь «пневматики» — люди духа — могли узреть божественный свет. Отсюда и трубадурская альба — песнь утреннего восхода и протянувшаяся сквозь времена лучезарная нить: «Золотой рассвет», «Восход», «Лучезарная заря» и т. д. Мы не раз еще столкнемся с этими символическими понятиями, как и с духовной дискриминацией по отношению Я низшим кастам — порождениям тьмы. Извращенные толкователи, как известно, могут опорочить любую мысль. Само название «катар», что значит по-гречески «чистый», подразумевало духовность, но подлинно чистыми считались лишь «совершенные» целиком отдавшие себя служению идеалу. Впоследствии «чистыми» и «совершенными» назовут себя люди, крайне далекие от нравственного совершенства. Набиравшему силу христианству пришлось вести ожесточенную борьбу с религиозным синкретизмом гностиков, готовых с одинаковым усердием молиться всем богам. К концу II столетия первоначальная яркость «плеромы» стала понемногу бледнеть, но образовавшийся было вакуум мгновенно заполнился близкими к гностическим учениями неоплатонизма и манихейства. Таков был жар бушующего в александрийском горне огня, напряжение распаленной ищущей мысли.
Учение персидского невольника Мани, которого столь ревностно почитали потом альбигойцы, явно недооценено историками. Оно пленяло умы и сердца людей не столько своей экзотикой, сколько прячущейся за причудливыми извивами мысли идеей универсальной связности всех проявлений бытия. Манихейство наложило неизгладимый отпечаток на религиозные искания европейцев, на их мировоззрение. Жадно вбиравшая все новые и новые вероучения гностическая система, одновременно изощренно метафизичная и варварски пышная, должна была распасться в силу одной лишь сложности, как распадается, излучая свет, перегруженное нуклонами атомное ядро. Присоединив к иудео-вавилонским и египетским воззрениям на посмертное существование явно заимствованную из Индии идею вечного перерождения, александрийские герметисты заложили взрывчатку в эклектическое строение, возведенное усилиями гностиков — легендарного Симона Волхва и Менандра, Церита и апостола Милленарийского. Но выстроенный с восточной роскошью храм тем не менее уцелел и, когда после темного периода гностицизма в Александрии возникла новая секта Василида, украсился очередными пристройками. По сути, это было уже не отдельное строение, а целый город, с обособленными, но тесно примыкавшими друг к другу кварталами. Не такой ли являлась и сама Александрия, собравшая пророков, мистиков и чудотворцев со всего света?
Василид творчески переосмыслил идею 365 эонов или циклов творения, называемых по-гречески «абраксакс». Цифровые значения букв, составляющих это магическое слово, столь полюбившееся средневековым чернокнижникам, дают при их сложении 365. То же количество дней солнечного года получается при умножении цифровых значений букв в имени персидского бога Митры — Miethras, и в галльском названии солнца — Belenos, и в грозном имени Baal Древнего Вавилона. Арифметические упражнения василидиан, продолжавшиеся с большим или меньшим успехом на протяжении всей истории, вернули абстрактной идее верховного бога первоначальный астрономический, а точнее, солярный (солнечный) смысл, вновь уравняв утонченную теологию христианства с эзотерическими учениями язычества. Как и Симон Волхв — его крылатый образ запечатлен на старинных скульптурах и фресках, — Василид не гнушался колдовством и «цирковыми» эффектами, что ничуть не мешало ему развивать полярную доктрину гностиков.
От секты василидиан отпочковались офиты, назвавшие себя по имени змея, искусившего человеческую праматерь и даровавшего людям плод познания. Так был сделан существенный вклад в фундамент сатанистского храма. Дело офитов с успехом продолжили кананиты, провозгласившие Каина, убившего брата Авеля (символ слепой веры, по их воззрениям) первым гностиком, наказанным богом Яхве. Противники всяческого церковного закона — антитактиты — ополчились уже против любой религии, прославляющей бога-творца, а первые нудисты — адамиты, объявив брак «плодом греха» и сбросив одежды, провозгласили свободу любви, так сказать «сексуальную революцию».
В Амстердаме я видел гравюру XVII века, на которой были изображены ухмыляющиеся национальные гвардейцы, разгоняющие алебардами толпы обнаженных фанатиков, заполнивших улицы голландской столицы.
Ничто, как мы видим, не проходит бесследно, любой спектакль, промелькнувший на мировых подмостках, находит в грядущем новых режиссеров-постановщиков.
Масонские ложи, особенно те, что возникли под влиянием Калиостро, беззастенчиво переняли церемонии гностиков-пепузитов, обставлявших свои обряды фантасмагорическими сценами, в которых участвовала женщина, загримированная под греческую богиню Цереру или египетскую Исиду. Она являлась из тьмы в звездном венце, с солнечным диском на темени и лунным серпом у ног.
На гностических инталиях, хранящихся во многих музеях мира, можно видеть чуть ли не все позднейшие эмблемы алхимиков и «вольных каменщиков»: змею, кусающую собственный хвост; астральных богинь; скрещенные циркули и наугольник. Но вернемся к манихеям — предшественникам альбигойцев.
О подробностях жизни пророка Мани почти нет достоверных сведений, но легенда, как водится, с лихвой заполнила зияющие провалы. Он родился, по-видимому, около 210 года н. э. в Ктесифоне, в сельце сектантов-«крестильников», примыкавших к гностическим общинам мандеев. Воспитанный в атмосфере мистики и фанатизма, Мани ране познакомился с эзотерическими учениями, принимал участие е таинствах Митры и даже какое-то время был христианским пресвитером. Черпая понемногу из разных источников, он выработал свою христианско-гностическук доктрину и под именем Параклеита начал проповедовать новое учение при дворе персидского царя Спора, точнее Шапура Первого. Трудно сказать, наскольк успешна была миссионерская деятельность Мани. Извести лишь, что он обошел многи города и страны, добрался до границ Индии и Китая, где познакомился с даосами и буддийскими монахами. Скорее всего, именно в этот насыщенный активной деятельностью период он угодил в рабство, откуда его выкупила какая-то богатая вдова. Этот, возможно, вымышленный факт биографии так подействовал на воображение последователей, что они прозвали своего пророка «сыном вдовы». Вскоре так же стали называться и сами сектанты. На какое-то время Мани совершенно исчез из их поля зрения, удалившись в пещеру, где питался одной травой. В конце царствования Шапура Первого он вновь возвратился в Персию, где в марте 276 года был распят по наущению месл ных магов. Впрочем, есть основа ния считать, что казнь произошла несколькими годами позднее, уже при Ваграме Первом. Как бы тс ни было, но последний факт биографии принес мятежному проповеднику желанный ореол мученика.
«Сыну вдовы» приписывают несколько религиозных трактатов, к сожалению уцелевших лишь в отрывках и пересказах недругов. Наибольшей популярностью у манихеев пользовались «Книга гигантов» и «Шахнуракано», в которых Мани изложил, причем весьма непоследовательно, свои космогонические представления. Мы можем судить о них по опубликованной в начале нашего века «123-й беседе Севера, патриарха Антиохийского», жившего в V–VI веках.
Характерные для гностицизма противопоставления света мраку и духа — материи воплотились у Мани в «древе жизни» и «древе смерти». Первое осеняло своей благодатной кроной север, восток и запад; второе, подобно пушкинскому анчару, произрастало одиноким изгоем где-то на юге. Скорее всего, в Аравийской пустыне, чьи иссушающие, несущие тучи песка ветры испокон веков испепеляли сады и нивы Ирана.
Царство исполненного великолепия и животворной мощи «древа жизни» мыслилось беспредельным. «Нет ничего постороннего ни кругом, ни внизу, ни в одной точке, но есть только единое древо жизни всюду и бесконечно. Ничто не окружает и не объемлет его; оно пребывает в своих плодах, и царство его в нем самом. Его нет в стране южной, оно сокрыто в своем лоне. Бог оградил это место стеною, чтобы не будить вожделений у Древа смерти, не томить его и тем не подвергать опасности древо жизни».
Однако, невзирая на стену, борьба Между добром и злом рисуется неизбежной. От «древа смерти» Постоянно отпочковываются побеги, между которыми бушует Злоба и идет жестокая война.
Даже взращенные на «древе смерти» плоды, и те исполнены ненависти к материнским ветвям. Эта внутренняя напряженность, вызывая «возмущение элементов», приводит в конце концов к контакту с областью добра и света. Пораженные невиданным зрелищем и уязвленные завистью, темные силы, до того не связанные между собой — «члены древа смерти не знали друг друга», — объединяются и обрушиваются на область света. Это материя с ее мраком и грязью, бурями и потопами, демонами и отвратительными чудовищами ополчается на светоносный эфир. Так возникает вынужденное смешение частиц добра с беспросветным истечением адской бездны. Именно смешение, потому что свет по своей исконной природе никому не может причинить никакого вреда. Он способен лишь парализовать смрадное и губительное дыхание тьмы присутствием в стане врага. Вот почему, ограждая доброе и разрушая злое начало, светоносные элементы продолжают лететь во тьму. В многочисленных «Посланиях» Мани древнейшая зороастрийская концепция о борьбе Ахурамазды и Анхра-Майнью обрастает ярко выраженной «александрийской» плотью. «Книга схолий» епископа Теодора вар Хони сообщает умозрительной космогонии манихеев необходимую конкретику. Область света, оказывается, обнимает пять основных средоточий василидианских эонов. Это «чертоги» — источники благоуханного воздуха, прохладного ветра, ясного света, живительного тепла и чистой воды. Им противостоят скопища полярных эонов бездны. Добро, таким образом, персонифицируется разумом, знанием, мыслью, рассудком и волей, зло — прямо противоположными качествами. На таких основах выстраивается причудливое, слепленное из произвольных фрагментов «откровение от вдовьего сына».