Трон Люцифера

Парнов Еремей Иудович

По совету Ногарэ Филипп смирил гордость. Он даже выразил свое формальное согласие на то, что наследником рыцарей Храма будет орден иоаннитов. Но пока выполнялись необходимые формальности, Флотт опутал имения ордена такими долгами, что иоанниты чуть не обеднели от неожиданного наследства. Все золото, все лены и майораты достались королю.

Гроссмейстер Жак де Молэ все еще сидел в башне. Чтобы не возбуждать страсти, Филипп удовольствовался тем, что приговорил его к пожизненному заключению. Но на публичном чтении приговора упрямый храмовник, одетый в позорное одеяние кающегося грешника, отрекся от всех данных под пыткой показаний и заявил протест против незаконного ведения процесса. Это окончательно взбесило короля, который незамедлительно отдал великого магистра и восьмидесятилетнего Жофруа де Шарне, приора Нормандии, палачу. На другой день, марта 18-го дня 1314 года, Жака де Молэ сожгли на медленном огне. Он стойко принял мучительную смерть и, перед тем как предстать пред очами высшего судьи, громко призвал к суду божьему чудовище-короля, отступника-папу и вероломного честолюбца

Ногарэ. Стоя в дворцовой галерее, как раз напротив костра, король смеялся, и его лицо казалось ужасным.

Но прошло только 40 дней после аутодафе на острове, как умер папа Климент, всеми покинутый и забытый, терзаемый на смертном одре видениями больной совести. Сбывалось страшное проклятие старого тамплиера. Вскоре за ним последовал Гийом де Ногарэ. Ведал ли король Франции, что его самого в скором времени настигнет внезапная смерть во время охоты в том же роковом 1314 году?

Пророчество де Молэ, подтолкнувшее явных и тайных врагов Филиппа и Климента к энергичному действию и потому сбывшееся, оставило неизгладимый след в памяти поколений. Уцелевшие тамплиеры, потомки сожженных, а вслед за ними и те, кто создавали новое тамплиерство, ничего общего не имевшее с орденом Храма, соединенными усилиями сотворили легенду, породившую мистический ритуал. Мы различим его отголоски в обновленном масонстве второй половины XVIII века. Даже новейшие обскурантистские ложи США, нелепо претендующие на причастность к романтическим таинствам средневековья, включили тамплиерские элементы в свою «цирковую» программу. «Цирковую» не только вследствие старых как мир, но всегда привлекательных для публики фокусов, а прежде всего из-за неизбежного перерождения мифа в обычную сказку. В пантомиме пародийных ритуалов не только исчезает дух исконной трагедии, но и ее сокровенный смысл, давно утративший непосредственную историческую актуальность. Если масонские ложи, вскормившие трибунов Конвента, восприняли ненависть к власти папы и короля как животрепещущее наследство, как руководство к действию, то нынешние заокеанские самозванцы просто стригут чужие купоны. Это настолько очевидно, что не нуждается в обсуждении. Куда более глубоким и в какой-то мере неожиданным оказалось воздействие тамплиерства на развитие сатанистских культов, особенно на культ Люцифера, ангела тьмы, гордого мятежника, бросившего дерзновенный вызов богу.

Духовные наследники храмовников, в чьих сердцах еще стучал пепел сожженных, и просто мечтатели, очарованные легендой, сотворили именно то, в чем наотрез отказались сознаться, несмотря на пытки и костры, их пращуры. Да, это было на первый взгляд неожиданно, но не слишком, ибо преемственность часто бывает двузначна, а следовательно, чревата вызовом и протестом. Тамплиеров, как в свое время альбигойцев, а затем и всех прочих мучеников инквизиции, обвиняли в безбожии, поругании христианских святынь, содомском грехе и таких непередаваемых гнусностях, которые способны совершить лишь люди с поврежденной; психикой. Но в традиционном комплекте обвинений, возводимых палачами в сутанах, были и такие, что поражали и до сих пор продолжают тревожить воображение болезненной фантазией, какой-то изощренной нелепицей.

Попробуем разобраться в этой чудовищной мешанине явной клеветы и суеверного помрачения.

В протоколах следствия, основывавшихся на показаниях приора Монфоконского, заведомого клеветника, перечислены следующие смертные грехи: не признают Христа, пречистой девы и святых; плюют на крест и топчут его ногами; поклоняются в темной пещере идолу Бафомету, обтянутому человеческой кожей, которого почитают как своего бога, и мажут его жиром изжаренных младенцев, рожденных от соблазненных ими девиц; поклоняются также и самому дьяволу в виде кошки; сжигают тела умерших товарищей, а пепел подмешивают в пищу младшим братьям; целуют друг друга «во все восемь отверстий»; содомничают и т. д. Достаточно проштудировать «Молот ведьм», написанный инквизиторами Шпренгером и Инститорисом, или ознакомиться с наветами последующих времен, поразительно живучими, невзирая на их бредовую сущность, чтобы проникнуться убеждением в невиновности тамплиеров. Дети своего времени, люди из плоти и крови, они были столь же грешны и столь же праведны, как и их судьи.

И все же инкриминируемые им мерзости — столетие спустя те же грехи навесят на Жиля де Ре — «Синюю бороду» — дают повод для размышлений. Мне представляется вполне вероятным, что крестоносцы сжигали трупы своих павших товарищей. Я вижу здесь не столько влияние всевозможных еретических сект, с которыми соприкасался орден на «святой земле», сколько насущную в условиях войны и жаркого климата необходимость. Разве иоанниты не сжигали больничное белье и бинты в день своего святого? Рожденный требованиями элементарной гигиены обряд, а не нарочитый вызов христианской традиции можно усмотреть в этом огненном действе. И вправду «в огне обновляется природа». Что же касается пепла, то сходные обычаи я наблюдал у ламаитов, верящих в особую силу пепла перерожденцев будд и бодхисатв, духовных наставников. Да и христиане во все времена истово поклонялись чудотворным мощам, в том числе пеплу блаженных мучеников, разве что не употребляли его в пищу.

Усвоив от манихеев, катаров и всевозможных византийских раскольников, нашедших приют у арабов, доктрину метампсихоза, [11] вечного круговорота, храмовники вполне могли прибегнуть и к «таинству пепла». Неумирающая иДея, непрерывная эстафета традиций, огненный цикл. Обратимся теперь к Бафомету. Подобного имени не встречалось Доселе ни в сочинениях отцов Церкви, ни в гримуарах чернокнижников,

ни в кабалистических таблицах. На этом оселке оттачивали хитроумие ученейшие люди прошлого и настоящего, но загадка так и осталась загадкой. Даже самое оригинальное толкование, основывающееся на греческих корнях, согласно которому «бафометиос» есть «крещение мудростью», не может претендовать на абсолютную достоверность. Загадочное имя пытались вывести из фрагментов, взятых от ненавистного тамплиерам слова «папа» и столь же непопулярного имени Мухаммед, но это совершенно искусственное построение. Подразумевая под кумиром храмовников двуглавое олицетворение зла, французский историк де Кенси допускает явный анахронизм. Папа стал врагом храмовников слишком поздно, чтобы сделаться объектом ритуальной игры, а на предшественников Климента им нечего было жаловаться. Я уж не говорю о том, что сам облик загадочного кумира рисуется крайне разнообразно, с числом голов от одной до трех.

11

Метапсихоз (др. греч.) переселение души, берет начало в древнейших культах Индии.

В ранних источниках — это старец с длинной белой бородой. Такая точно фигура, кстати, украшает фронтон старинной церкви Сен Мерри. Вообще непосредственное знакомство с памятниками тамплиерской архитектуры, с немногими уцелевшими склепами и надгробными плитами лихих крестоносцев больше, чем любые, часто сомнительные свидетельства письменности, убеждает в крайнем своеобразии их символики. Ее связь с культурной традицией гностиков и альбигойцев почти очевидна. Вот почему небезынтересно прислушаться к доводам авторов, пытавшихся косвенно реконструировать философский смысл «тамплиерской ереси», зерно ее крамольной гордыни.

«Храм более величественное, более обширное и более понятное название, чем церковь, — писал Чарльз Уильям Гекерторн в своем капитальном труде «Тайные общества всех веков и всех стран». — Храм выше церкви; у последней обозначено число основания и место нахождения, первый существовал всегда. Церкви падают, храм остается как символ родства религий и вечности их духа».

Дьявол и св. Вольфганг. С картины XV века

Едва ли отцы-основатели ордена были одержимы подобными умонастроениями, не говоря уже о том, что само название его, как мы видели, возникло совершенно случайно. Лишь в зените могущества тамплиерские богословы могли задуматься над принципами более совершенной, универсальной религии. Два века, проведенные на Востоке, не прошли бесследно. Простое сравнение христианской обрядности с местными религиями должно было привести к «открытию» общих для всех монотеистических систем таинств древнего солнечного культа. Но от еретических верований до сатанистских оргий еще очень далеко. Едва ли Жак де Молэ и его стойкие товарищи, гордо отказавшиеся от последнего покаяния, стремились к ниспровержению христианства. Видя в храме дом святого духа, они продолжали почитать церковь — дом Христа. Как защитники гроба господня, они хранили верность первоначальным обетам, хотя и могли втайне отдавать предпочтение творцу мироздания — духу. Не случайно, подобно альбигойцам, они предпочитали пасхе «белое воскресение» — пятидесятницу. Дошедшие до нас сведения о таинствах посвящения, монументальные памятники и даже протоколы заведомо неправедного процесса свидетельствуют о явном преобладании духа в сокровенных учениях тамплиеров. Как и альбигойцы, они считали себя восприемниками мистических идеалов раннего рыцарства, ищущего свой недоступный Грааль. Встав на подобную точку зрения, мы не должны удивляться и кажущейся странности некоторых обрядов. Альбигойцы не желали поклоняться кресту, считая его орудием пытки, символом позора, коим он и был в Древнем Риме, где на Т-образных столбах Распинали рабов. Не случайно, Что и ранние христиане не почитали креста.

Неофит входил в пещеру как заблудшая овца, как грешник, которому, прежде чем узреть свет истины, предстояло одолеть темноту невежества. Он отрекался трижды, подобно святому Петру, чтобы затем, уже с помощью старших братьев, очистить себя навсегда и причаститься святого духа. Допустимо предположить, что это требовало определенных символических жестов, таких, например, как попрание креста. Для средневековья с его «кораблями дураков» и омерзительными «пиршествами идиотов» подобная комедия не была чем-то из ряда вон выходящим. Мы можем судить об этом по гениальным полотнам Босха и Брейгеля, по фрескам на стенах древних соборов. В те далекие от нас времена сами церкви являли собой подобие театров, на подмостках которых развертывались дерзкие фарсы и в назидание глупцам кощунственно пародировались «священные таинства».

Тамплиеров, как в свое время альбигойцев, а затем и всех прочих мучеников инквизиции, обвиняли в безбожии, поругании христианских святынь, содомском грехе и таких непередаваемых гнусностях, которые способны совершить лишь люди с поврежденной психикой.

Эти комедии, понимаемые сначала как должное, уже в глазах реформатов стали воплощением разнузданной скверны. Филиппу Красивому, отдавшему в «черную пятницу» — роковое или тщательно продуманное совпадение? — повеление арестовать всех тамплиеров, вовсе не нужно было напрягать фантазию, чтобы очернить нечестивцев в глазах суеверной Европы. И руководившие пыткой Имберт и Ногарэ тоже, не мудрствуя лукаво, ухватились за то, что лежало на поверхности. Сцена допроса великого магистра, реконструированная Морисом Дрюоном, по-видимому, очень близка к действительности: