Трон тени
Шрифт:
Экипажи в этой части города встречались редко, да и те в основном наемные. Несколько миль Старой улицы перед Университетом занимали в основном лавки и питейные заведения; они были призваны ублажать студенчество, но над ними и позади располагались бесчисленные двух–трехэтажные надстройки и ветхие хибары со съемными комнатами. Здесь селились те студенты, кому не ио карману было жилье на территории Университета, а также уличные торговцы, кабатчики и проститутки, промышлявшие на соседних улицах.
Расиния обожала Дно: этот район был воплощенным противоречием. С одной стороны, он располагался на северном — фешенебельном,
Большинство таверн и ресторанов по старой традиции имело вывески с названиями и раскрашенные гербы — для удобства неграмотной публики; однако не так давно некий ушлый торговец придумал водрузить у входа наклонный флагшток и повесить над головами прохожих вымпел своего заведения. Как любая удачная задумка, идея быстро обрела популярность, и потому вдоль улицы, залитые газовым светом, рядами тянулись сотни треугольных вымпелов — сейчас, правда, бессильно обвисших в жарком безветренном воздухе. Так же быстро родилась и традиция придавать всем вымпелам единый облик: три горизонтальные цветные полосы, для каждого заведения — свое сочетание.
Опытный глаз мог немало почерпнуть из этого разноцветья. Переполненный рынок давно вынудил виноторговцев приспособиться к обстоятельствам, и сейчас вымпел говорил о заведении ничуть не меньше, чем герб какого–нибудь графа об истории графского рода. Верхняя полоса, как правило, обозначала политические пристрастия здешних клиентов или как минимум язык, на котором общалась большая их часть.
В Университете учились выходцы с доброй половины континента, и потому, хотя верхняя полоса на большинстве вымпелов вокруг была синей (это национальный цвет Вордана), среди них попадались и тускло–красные — Борель, желтые — Хамвелт, сизые — Норелд, а иногда мелькал даже белый цвет, знак присутствия в Университете редких выходцев из Мурнска, получавших образование за много миль от родного края.
Вымпелами дело не ограничивалось. Одни носили нарукавные повязки с цветами своего любимого заведения. Другие повязывали на шляпы трехцветные ленты, а те, кто пообеспеченней, прикалывали на груди либо у ворота трехцветные же драгоценные булавки. Так любой завсегдатай этих мест мог с первого взгляда распознать, кто есть кто, — поскольку выбор питейного заведения красноречиво свидетельствовал о вкусах и политических пристрастиях того или иного студента; и наметанный глаз Расинии привычно разделял толпу на республиканцев, утопистов, тринитариев и добрую сотню прочих фракций, сект и группировок.
Булавка, приколотая у ворота самой Расинии, представляла собой изящную серебряную бабочку с синей, зеленой и золотистой полосами на крыльях. Принцесса поискала взглядом вымпел тех же цветов — вот он, лениво колышется в струйке нагретого
— Ты же можешь войти, — сказала она. — Совсем не обязательно следить за мной из темноты, словно какой–нибудь любитель подглядывать в чужие окна.
— Так безопаснее, — отозвалась Сот. — И ты знаешь: если вдруг понадобится помощь, я буду рядом.
— Дело твое. — В глубине души Расиния подозревала, что Сот попросту больше нравится таиться по темным углам, чем сидеть в приятельской компании у огня; ну да спорить об этом было бессмысленно. Принцесса расправила плечи, отдернула занавеску, прикрывавшую вход — дверь по случаю летней духоты была распахнута настежь, — и шагнула внутрь.
В общей зале «Синей маски» клубился чад, густо сдобренный облаками табачного дыма и ароматами из булькающих на огне котлов. Нынче ночью здесь было людно, и две подавальщицы с трудом прокладывали себе путь среди теснящихся за столами посетителей. В других тавернах сейчас играли бы в кости или в карты, обсуждали торговый рейс или нелегальную сделку, даже спорили о поэзии и литературной критике — но здесь, в «Синей маске», всеобщей и всепоглощающей страстью была политика. Не менее полудесятка жарких дискуссий перекрывали, а то и обрывали друг друга в неумолчном гуле голосов.
— Естественные права человека требуют…
— Равенство нельзя просто принять как данность! Необходимо…
— Избавьте меня от этих ваших «естественных прав»! Я…
— Вуленн говорит…
— Парламент Хамвелта решил предпринять…
— Вуленн может поцеловать меня в зад, да и ты тоже…
Расиния вдохнула полной грудью — словно лесной зверь, вернувшийся из неволи в родную чащу, или пловец, наконец–то вынырнувший с глубины. Несколько посетителей заметили ее и помахали или прокричали что–то неразборчивое. Она помахала в ответ и двинулась в толпу, пробираясь мимо шумных компаний за столами и ловко ускользая от беспорядочно жестикулирующих рук.
То и дело вслед ей неслось улюлюканье, но к такому Расиния уже давно привыкла. На сотню студентов мужского пола приходилась от силы одна женщина, и хотя эта пропорция отчасти разбавлялась гостьями, не имевшими прямого отношения к Университету, на Старой улице царили мужчины с их буйными замашками и специфическим мужским юмором. Вначале, когда Расиния только появилась здесь, подобное обращение оскорбляло ее, но позже она поняла, что это скорее привычка. Так собаки облаивают друг друга, встречаясь на прогулке в парке.
Хлипкая дверь в дальнем конце общей залы вела в небольшой коридор, за которым располагались несколько столовых, где можно было поговорить хотя бы в относительном уединении. Расиния направилась туда и постучала во вторую по счету. Едва слышный разговор внутри тотчас прервался.
— Кто там? — спросил приглушенный голос.
— Это я.
Дверь медленно отворилась.
— Нам нужен секретный стук, — заметил один из собравшихся в комнате. — Какой может быть заговор без секретного стука? Я чувствую себя идиотом каждый раз, когда просто откликаюсь: «Кто там?»