Тропа барса
Шрифт:
А мир жесток и завистлив, он знает об этом заговоре двоих и стремится разрушить его всеми силами, всеми соблазнами, всем лукавством, данным ему золотом…
А у них появляется третий… Маленький, беззащитный… Его окружают любовь и ласка, и любонь двоих только крепнет… И счастье кажется бесконечным, безграничным и беспредельным… И так проходит год, и еще год, и еще… И любовь перестает казаться тем, что она есть, — даром, гораздо более ценным, чем ум, талант, красота… И куда более редким.
А мир не устает соблазнять. И вот ей уже
Она ощущает на себе взгляды мужчин и чутким воображением рисует себе что-то иное, прекрасное, полное солнечного света, моря, раскованных женщин, респектабельных, уверенных в себе мужчин, изысканных напитков, цветов, внимания, поклонения, лести… И она начинает считать морщинки у глаз, замечает складочку у губ… Ах, как скоротечно и безвозвратно время, как скучно и банально настоящее, как предсказуемо будущее. Она вспоминает, вспоминает… Лукавая память подсовывает как раз то, что нужно: он, занятый своей бесконечной работой, не подал руку, не похвалил кушанье, не оценил наряд, не заметил, не поцеловал, не… «Не» множатся, дробятся, будто в тысячах зеркал бесконечной анфилады…
Он не сразу замечает перемену. Вернее, замечает, когда уже поздно. Мир покорил и его; ему нужно сделать, сделать, сделать… Ему нужно утвердиться в этом мире, ему нужно стать кем-то, не похожим на других, отличным, создать, как средневековому подмастерью, шедевр, стать в этом мире Мастером… Чтобы она могла им гордиться, чтобы их маленький никогда не знал нужды, чтобы…
Поздно. Все поздно. Заговор любви уже побежден. Остались два одиноких и еще один, малыш… Он самый стойкий, он не может изменить любви, это способ его существования: он любит их обоих… Как маленький солдат, он борется…
Единственным в этой жизни способом — любовью… И когда двое готовы уже сорваться в омут упреков, просит, встав между ними: «Мама, поцелуй папу… Папа, поцелуй маму…» Как самоотверженна его борьба против целого мира лукавства и лжи! И он ждет, надеется… Он хочет победить горы обид, непонимания, гордыни…
Любить ведь так просто и так естественно!
Тщетно. Двое стали одинокими.
Вот только малыш… Он вырастет и будет искать свою любовь и найдет, и, даст Бог, ему повезет, и он окажется более мудр и стоек и сумеет защитить этот дар, и он не угаснет, и человечество выживет…
…Олег открыл глаза. Скверно выбеленный потолок. Газовая плита. Стол. Все как всегда. Только почему он спит на кухне? Ах да, девчонка.
Мир стал реален, рельефен и понятен. Вот только сон… Ему часто снились сны в словах… Слова ложились ровно, связно, ему казалось, что наутро он сможет легко записать все до запятой, и получится хороший рассказ… Но наутро он не помнил ничего. Только ощущение… Сейчас было ощущение утраты. Впрочем, не первый день и даже не первый год. Люди глупы: стремятся к независимости, получают одиночество. Но кому и как это объяснишь?..
Сегодня
Обязательно. А потом… Потом будет суп с котом. Или ничего не будет. Вот это не важно. Совсем не важно. Просто нужно подняться и сварить кофе.
Олег вышел в ванную, умылся, вернулся на кухню и тут только заметил, что за окном совсем темно. Глянул на часы — стоят. Вышел в комнату. Фосфоресцирующий Циферблат показывал без пяти двенадцать. Ночи.
Алена спала, разметавшись по постели. Одеяло лежало на полу. Простыня комком — где-то сбоку. Олег наклонился, поднял одеяло и почувствовал, что девочка смотрит на него.
— Где я? — спросила она полусонно, потом произнесла:
— Ой! — Поспешно прикрылась ладошками, извечным женским жестом, полным стыдливости и лукавства, щеки порозовели.
Гончаров набросил на нее одеяло.
— А говорят, девичьи сны полны неги.
— Чего?
— Неги. Безмятежного чувственного покоя. — Он кивнул на сбившуюся простыню. — Не так?
— Смеешься?
— Вот еще…
— Очень хочется есть. Странно, утром я обычно не ем…
— А сейчас ночь.
— Ночь? — Ага. Без двух полночь. Самое время пить херши.
— Ух ты… Весь день проспался…
— Ага. Так что со снами?
— Ты прав, сны были… Лучше бы их не было… А сейчас голова как чужая… Ты извини… Я ночью просыпалась два или три раза…
— И что тебе снилось?
Девочка задумалась на мгновение.
— Пламя. Огонь. Но не согревающий, а… И — лицо. Этого, со шрамом. Словно он смотрит на меня, указывает пальцем, кричит что-то, я бегу, а ноги путаются в высокой траве, я падаю, меня настигают… Извини… — Ты чего беспрестанно извиняешься?
— Хм… Втравила тебя в непонятную бодягу, заснула у тебя в ванной, сижу голышом на твоей кровати и нагружаю девичьими снами… — Аля усмехнулась невесело. — Полными неги. И еще я вылакала твой коньяк.
— Весь?!
— Ну весь — это слабо. У тебя в баре набор — позавидуешь. Но армянского «Отборного» отхлебнула порядочно… Думала, убегу… От того, со шрамом…
Не-а…
— О'кей… Двенадцать. Считай, Новый год. Отмечать будем?
— Будем. Только не в одеяле. Говорят, как встретишь, так и проведешь.
— Значит, встретить надо достойно.
— Угу. Шампанское у тебя в баре есть… А как насчет мехов, вечернего платья, бриллиантов?
— С бриллиантами не сложилось.
— Тогда обойдемся. Буду амазонкой. Обожаю наряды. У тебя в шкафу имеются наряды?
— Хм…
— Ну раз «хм», отчаливай на кухню и жди. Готовься к встрече с прекрасным. Да, Олег… Нас здесь точно не найдут?
— Какое-то время — да. В принципе найти можно любого человека. Это смотря кто будет искать. Но сутки-двое у нас есть. Я же тебе говорил, даже установить принадлежность этой квартирки — дело непростое. Хотя… Если им повезет…