Тропа барса
Шрифт:
Я снова пожала плечами.
— Не хватает, — продолжил он. — Всем людям не хватает. Каждый втайне считает, что более умен, талантлив, интересен, чем замечают окружающие. Что заслуживает больше внимания, больше уважения, может быть, больше любви… Попытка самоубийства — не что иное, как попытка устроить себе другую, лучшую жизнь… А некоторые… Это более тяжелый случай: они ярко представляют себе, как окружающие будут жалеть о них после смерти, как будут переживать, что были несправедливы к ним, живым… Эти относятся к смерти не как к состоянию небытия, а словно к иной жизни, из которой они станут в спокойствии
— Разве это можно доказать? — неожиданно для себя спросила я.
Доктор взглянул на меня с новым интересом:
— Естественно. И я попытаюсь это сделать. Но позже. — Он задумался, уперев взгляд в потолок. — Ну а третий тип… Это и есть собственно самоубийцы… Они к нам не попадают. Они попадают туда, куда хотят, — в небытие. Ибо только они выбирают такой способ самоубийства, при котором невозможно спасение: например, прыжок с небоскреба…
— Что-то я небоскребов вокруг не много видела, — хмыкнула я.
— Иронизируешь? Это хорошо. Это оч-ч-чень хорошо, Аля… Ты мне доверяешь?
— С чего вдруг?
— И это хорошо. Но я думаю, между нами скоро установится доверие. Не может не установиться. Я промолчала.
— Итак, я хочу, чтобы ты поняла одно: я на твоей стороне.
— Да?
— Да. Почему ты решила вскрыть вены? Из-за мальчика?
— Нет. Я вообще…
— Не нужно мне врать. Мы же договорились: доверие. Полное доверие. Кажется, это Ремарк написал: когда идешь к врачу или к женщине, сомнения оставляй за дверью.
— Это написал Богомил Райнов. Болгарин, — сказала я.
— Вот как? И где же?
— «Тайфуны с ласковыми именами». У нас в детдоме эту книжку зачитали до дыр.
Интересная. К тому же я к вам не обращалась, меня к вам доставили. Как мебель.
— Но ты же пыталась вскрыть вены? Понимаю, понимаю…
Я хотела сказать, но потом поняла: бесполезно. Этот доктор, как и большинство людей, умел слушать только себя.
— Видишь ли, Аля… Фрейд был не так глуп… Как и всякий гений, он сумел первым заметить очевидное… А очевидное состоит в том, что все люди — белые, черные, желтые — делятся на девочек и мальчиков, девушек и юношей, мужчин и женщин, и только потом на шахтеров и космонавтов, учителей и банковских клерков, евреев, немцев или зулусов, политиков и коммерсантов, проституток и сутенеров, бандитов и сыщиков, тупых и умных, добрых и злых… Сначала — все! — на мальчишек и девчонок. И выбор профессии, и жизненный путь во многом диктуются этими обстоятельствами… Так вот, я работаю в этом отделении, женском, почти двенадцать лет. И сделал массу интересных выводов, которые совершенно очевидны, но тем не менее никто до меня этого не заметил: женщины не способны любить!
Любить мужчину!
Виктор Викторович смотрел на меня с видом скромного Колумба, только что осознавшего, что он приплыл не в Индию, а открыл новый материк.
— Женщины корыстны, завистливы, лживы… И многие психические отклонения диктуются, провоцируются этим вот заблуждением: женщина считает, что создана для любви, будучи при этом к любви неспособной по определению…
Женщине нужно посмотреть правде в глаза, согласиться с очевидным — своей неспособностью к любви — и жить так, как ей и назначено природой: выполнять функцию деторождения. Деторождение — слишком важная функция, чтобы приро-Да стала догружать ее какими-то довесками вроде чувств… Не так? — Доктор смотрел на меня внимательно, испытующе. — Как только ты согласишься со мной, причем согласишься не кивком головы, а внутренне, с полной естественностью, можешь считать, что выздоровела. И я буду! уверен, что рецидивов суицида не последует.
А я слушала его, и мне становилось все тоскливее… То, что Виктору Викторовичу, а не мне место на больничной койке, было понятно без переводчика. И ту ахинею, что он нес…
И все же я решилась рассказать. Мне вдруг стало ясно что он никак не связан с Инессой и не выполняет именно ее заказ. Впрочем, это не значит, что кто-то из врачей не посвящен…
— Поймите, доктор, я не вскрывала себе вены!
— Не вскрывала? — Он поверх очков посмотрел на замотанную пластырем руку.
— Нет. Это сделал наш физрук, Альберт Иваныч.
— Вот как? Он вас преследует?
— Да.
— Наверное, ваш директор, Куликова, тоже вас преследует.
— Да. Вы все знаете?
— Естественно. Это моя работа. Скажите, а вы не думаете, что и среди врачей могут найтись люди, связанные с вашей директрисой и физруком?
Я вспомнила их разговор между собой, сказала совершенно искренне:
— Могут.
— Чудесно.
Виктор Викторович наклонился и стал что-то быстренько записывать маленькими, круглыми буковками в карточку. И тут до меня дошло! Ведь он решил, что я… Что у меня — бред преследования, или как они там это называют…
Я почувствовала слезы на глазах:
— Вы мне не верите?
— Как же можно?! Очень даже верю! Целиком и полностью! И предприму все меры, чтобы выявить агентов вашей директрисы и этого… — он сверился с записью, — Альберта Ивановича в больнице. Незамедлительные меры! И пожалуйста, не плачь!
Терпеть не могу женских слез! Они всегда так неискренни! — капризно закончил он и поджал губки. — Мы встретимся через неделю. А пока — выпишу тебе общеукрепляющее…
— Да я здорова…
— Не сомневаюсь, — произнес он твердо, уставившись мутно-голубыми роговицами в стол. — Но это витамины Никому не вредно.
Потом он нажал какую-то кнопочку. Вошла здоровенная санитарка.
— Проводите больную.
Щелкнул замок, дверь за мной закрылась. Я шла и плакала. А что еще было делать?..
Прав был Философ. У людей есть только два мнения: одно — свое, другое — не правильное. Для лекарей в сумасшедшем доме эта истина была абсолютной.
Глава 34
Дальше… Дальше был коридор. Бесконечный коридор с желтыми стенами. Палаты на день закрывались, и больные слонялись вдоль коридора парами или поодиночке…