Тропа барса
Шрифт:
Ночь с субботы на воскресенье — самый оттяг для санитаров.
— А дежурный врач?
— Сегодня Василь Митрич. Старикан. Он на пенсии давно, дежурит так, для подработки, раз-два в неделю. Он же и водочкой приторговывает. Сейчас уже мензурку принял и спит. А дрыхнет он так, что не проснется, даже если бомба свалится прямо на башку.
— Говорят, это и есть легкая смерть. Умер во сне.
— Прекращай свои шуточки, Медвинская! Лучше всего, если нас сегодня выдернут.
Иначе — в пролете. Они все палаты
— А если тетка какая психованная писать захочет?
— Да пусть писает в матрас, им-то что! Ты главное поняла? Если нас по палатам закроют, нам не выбраться… А так — у всех медбратиков ключи от внутренних дверей, они одинаковые, а у Зинки и у Толика есть от входных. И от каптерки.
— А каптерка нам зачем?
— Ты что, Медвинская? В больничном халате по городу шустрить собираешься?
— До города еще добраться нужно… Сладко поешь, Глебова… А как мы будем этого гиганта «гасить»? И вообще — их четверо. И эта Зинища — тетка совсем не хилая…
— Во-первых, они сами наклюкаются.
— Но не до такой же степени, чтобы…
— А может, и до такой. Зинаида точно — пьет как насос. А там посмотрим по обстоятельствам. Медвинская, что ты возражаешь все время? У нас что, выбор есть?
— Нет.
— Ну а раз нет, то и…
— Натура у меня такая. Противоречивая.
— Это я давно поняла.
— Ну а раз поняла…
— Хватит плескаться! — услышали мы голос Зинаиды. Красное лицо бабы изрядно посоловело: времени даром не теряла. Она кивнула на застиранные вафельные полотенца. — Обтирайтесь живо и в коридор, белье получать.
Мы вышли. И тут я подумала, что в чем-то доктор Вик прав, как только увидела глаза этих четырех пасынков медицины, долбаков в белых халатах. Это точно, люди делятся на мальчиков и девочек, мужчин и женщин… И еще — на сук и кобелей… И глаза у этих сейчас вполне кобельи, и слюна почти течет из изломанных алкоголем и похотью ртов… И было бы сейчас совсем глупо эту кобелью страсть не использовать, чтобы слинять из этого гиблого места. Я вдруг поняла, что если не убегу сегодня, то действительно свихнусь от этих крашенных желтой краской коридоров, этих худосочных традесканций на стенах, от этого коричнево-грязного линолеума, от этих мутных рож…
И еще — мне вдруг, пусть на мгновение, стало страшно… Будто я снова оказалась в обшарпанной комнатенке вытрезвителя, и сейчас невесть откуда вынырнет краснорожий Палыч…
— Ну? — победно глянула на мужиков Зинаида, словно она самолично вылепила нас из глины и вдохнула жизнь или, по крайней мере, извлекла из пены морской… Махнула рукой — широким хозяйским жестом:
— Выбирайте!
Медбратья сидели как раз за столиком, на котором было разложено белье. Мы должны были подойти к столу…
Зинаида выкликала нас по фамилиям… Девушки подходили, получали новенькие трусики и майки из только
Медбратья брали понравившихся им девчушек и уводили. Видно, заранее было поделено, чтобы без поножовщины.
— Я возьму обеих! — хрипло произнес чернявый здоровяк. — Эту гордую и эту белобрысую!
— Справисся, Русланчик? — подколола Зинаида.
Тот оскалился:
— И еще троих про запас держи, когда эти устанут!
— Не свисти уже! Я баба старая, опытная! Пятерых девок тебе не уездить!
— Что?!
— А на спор?
— Зачем говорить? Дело сделаю, сама увидишь!
— Так ты спорить будешь, черт нерусский, или как?
— На что?
— Пятьсот! — выдохнула Зинаида.
— Заметано.
— Долларов! — добавила она азартцо.
— Да хоть гульденов!
— Гульдены себе оставь… Так что, прямо сразу пятерых и заберешь?
— Двоих пока.
— Ладушки. Я этих пока в дальней палате, в двенадцатой, запру. Только учти, нехристь, я ведь им куда надо самолично слазаю, проверю…
— Спор так спор, — пожал плечами Руслан. — Только ты все и так услышишь… Когда кончаю — ору как резаный.
— Куда поведешь-то?
— В кабинет докторский.
— К Вику?
— Ну.
— Ты смотри не напакостничай там…
— Будь спокойна.
— А чего мне беспокоиться?
Мы во время всей это перепалки стояли молча. Странно, но эти дурные, грубые, необразованные люди относились к нам как к бессловесной скотинке… Или времена такие пришли тупые, или мне в последнее время сплошь скоты попадались?.. Как в песне поется — трудное детство. Или это все равно считается лучше, чем никакого?
— Пошли, красавицы…
Мы вошли в кабинет. Руслан закрыл дверь на ключ.
— Вам чего для завода, красавицы? Марафетику, водочки, «колес»?
— И того и другого, и можно без хлеба, — сказала Катька.
— Меня зовут Руслан.
— Это мы уже слышали.
— Как тебя зовут, гордая?
— Екатерина.
— Как царицу.
— Она была не царица.
— А кто?
— Императрица.
— Если тебе нравится — будешь императрица. А подружку как?
— Ее? Ленка.
— Ленкаенка. Молчаливая она.
— Тебя так заколоть — тоже станешь как макарон вареный.
— Не-е-ет. Я не стану. — Он обозрел нас взглядом победоносца. — Снимайте все.
— А выпить?
— Пожалуйста. — Руслан широким жестом открыл прихваченную с собою сумку. — Вино?
Водка? Эфедрин?
— Вино.
Темный кагор разлили в длинные мензурки, которые Руслан извлек из медицинского шкафа, открыв своим ключом. В глубине шкафа никелем блеснули инструменты.
— За любовь? — произнес он с подъемом.