Тропа каравана
Шрифт:
— К чему было ставить шатер, когда погода позволяет каравану продолжать путь? Люди забыли о том, что нужно экономить тепло… Маг совсем нас избаловал… — хмуро глядя куда-то в сторону, ворчал Атен. В его голосе не было ни осуждения, ни злости — лишь непонятная тоска, замешенная на глубокой, скрываемой вдали от чужих глаз, боли. — И зачем ты убедил меня согласиться…?
– зевнув, Атен потер слипавшиеся глаза, тратя все силы на то, чтобы не позволить сознанию сбежать в представлявшийся таким сладостным и желанным мир сна.
Он недовольно поморщился, вынужденный признать, что действительно устал. И это несмотря на то, что последние месяцы были удивительно
"Снежные боги!" — Атен затряс головой, стараясь сбросить наваждение и прервать казавшиеся бесполезными размышления. Наверно, ему действительно не следовало бороться с дремой. Он должен отдохнуть, пока опасности не приблизились к каравану. Ведь сколько их ждет в пути: снежные трещины, взбесившиеся ветра, тяжелые, слепящие снегопады, наконец, разбойники…
Хозяин каравана усмехнулся. Теперь он мог позволить себе это. С тех пор, как караванщики узнали, что пустыня привела к ним наделенного даром, многое изменилось. Люди и сами не заметили, как случилось, что страхи, которые совсем недавно заставляли замирать сердце, трепетать в постоянном напряжении, теперь казались какими-то призрачными, нереальными. Пусть они еще не успели совсем забыться, но их матовая дымка более не укрывала собой весь мир, затмевая свет солнца и очерняя костер луны. Пусть снежная пустыня, хотя она и стала добрее, не превратилась, будто в сказке, в зеленую равнину, и по-прежнему ночами случались трескучие морозы, от которых перехватывало дыхание и слезились глаза. Но в людях поселилась спокойная уверенность в том, что тепла всегда будет вдоволь. Не надо экономить огненную воду, боясь, что она закончится. Не надо дрожать от страха перед тем, что сломаются сложные, понятные лишь очень немногим механизмы, обогревавшие повозки, позволявшие возводить шатер. Ведь когда у каравана свой Хранитель, беды не посмеют приблизиться к нему.
— Что с тобой происходит? — от внимания Евсея не ускользнули все те чувства, которые промелькнули на лице брата.
— Ничего! — поспешно ответил Атен, достаточно резко, чтобы показать помощнику, что ему совсем не хочется говорить.
— Ты опять за свое? — тот осуждающе взглянул на брата. — Сколько раз повторять: не носи тяжкие мысли в груди, выпусти их на волю, и тебе станет легче. Расскажи. Однажды ты признал, что я наделен некоторыми качествами служителя. Позволь же мне пусть ненадолго стать им теперь, когда в караване появился Хранитель.
Атен провел ладонью по лицу, словно сбрасывая паутину снежинок. Вздохнув, он спросил:
— Ты помнишь, что почувствовал, когда узнал, что Шамаш — маг, помнишь, каким воплем радости встретили люди известие о том, что с их караваном будет идти маг?
— Мне показалось, что сказка становится явью. Я долго не мог поверить, что такое возможно, что ты говоришь правду… В какой-то миг я даже испугался, что ты помешался, когда твое сознание не выдержало переживаний за дочь… А потом я уже с трудом убеждал себя, что мой разум не померк… Думаю, другие думали так же, просто одним удалось раньше справиться с сомнениями, другим — позже.
— Им кажется, что в тот день, перед лицом богов, маг принял на себя обет защищать караван от стихий, став его Хранителем, что теперь никакие беды не коснутся нас…
— Он и есть Хранитель. Не удивительно, что люди относятся к нему с таким благоговейным трепетом… — на миг ему показалось, что он понял, какие мысли, чувства мучают брата. — Тебе, должно быть, очень тяжело делить власть с чужаком, когда она столько лет принадлежала тебе одному…
— При
— Показывая тем самым, что его дар не случаен, что он подчинен ему много лучше, чем большинству Хранителей, узнавших о нем лишь прикоснувшись к священному камню.
— Пусть всегда сохраняется грань, отделяющая Шамаша от остальных, но он не стремится устраниться, отдалиться от людей, от их повседневной жизни. Его умению понять других мог бы позавидовать умудренный опытом служитель, его искренность, чем-то сродни детской доверчивости, подкупает, как вера жреца. Хранитель считает любую физическую работу унизительной для себя. Шамаш же, наоборот, сам вызывается в дозор, ездит возницей, лечит животных, да что там, пару дней назад я вообще застал его за тем, что он ворочал тюки, перегружая продукты из складской повозки. И это едва оправившись от ран!…Я уже не говорю о том, сколько времени он проводит с малышами, рассказывая им сказки…
— Трудно передать словами, как родители благодарны ему… Дети прекратили болеть, стали много послушнее… Но я не понимаю, при чем здесь это? Хранитель всегда сам выбирает, какая работа ему ближе, какое дело ему по душе. Главное от этого не меняется.
— Боги ничего не делают просто так! Они не случайно привели Шамаша в пустыню, хоть знали, как нужен Хранитель в застывших на краю гибели городах! Должно быть, Они понимали, что Шамаш не смог бы стать Хранителем, что его магия иная… Евсей, ведь ему ничего не известно о наших городах…!
— Ты слышал, что говорят в караване? — несмотря на свою способность понимать других, на этот раз, когда чувства одерживали верх над разумом, Евсею хотелось лишь переубедить брата. При этом он даже не делал попытки задуматься над тем, что скрывалось за словами собеседника. — У меня в ушах до сих пор звучат слова одной рабыни, которая уверяла Лину, что если каравану на его пути попадется замерзший город, Шамашу будет достаточно войти в его храм, чтобы тепло вновь вернулось в сердце священного камня и мертвое ожило… Уверяла, хотя в этом и не было никакой нужды, когда Лина и сама думала об этом! Все так думают…И никто до сих пор не решается заговорить об этом с магов только потому, что караванщики считают себя не вправе просить или, тем более, требовать от Хранителя исполнения своей мечты, боясь злоупотребить его расположенностью к каравану… Помнишь, мы говорили о твоем предчувствии? Тогда ты был уверен, что нам разрешат остаться в Эшгаре. Но сейчас… Сейчас твое предвидение приобретает совсем другой смысл и…
— Нет! — резко прервал его хозяин каравана, который понимал, как тяжело и больно вырывать из сердца ростки надежды, но он должен был это сделать. — Это невозможно и поэтому никогда не свершится! Он сам этого не хочет! — нахмурившись, Атен умолк.
Какое-то время в повозке царила тишина. Когда же Евсей, наконец, понял последние слова старшего брата, он тихим, враз охрипшим голосом, спросил:
— Ты говорил с ним об этом?
— Я не решился спросить напрямую, но… да, — он кивнул.
— Что ж, — Евсей вздохнул. — Прости меня, брат, но я не могу, не хочу расставаться с надеждой. Возможно, ты не так понял его слова… — он качнул голову.