Тропинка к солнцу

Астор Бьюла

— Карол сказала, что ты что-то чинила в доме Андерсонов. Странно. Там все было в порядке.

— Крылечко. Ступенька не выдержала тяжести снега. Тебе это не нравится, да?

Ему не нужен был ответ, он просто хотел узнать, имеет ли еще ее голос власть над ним. Если да, то ему надо как-то избавляться от этого наваждения.

— Тебе повезло с домом. На него многие претендовали.

— Он мне нравится. Тэннер...

Ее голос, одолев расстояние, вонзился ему в сердце. Другие женщины тоже называли его по имени, но их голоса не волновали его до такой степени. Милейн Ланда

была единственной, которая произносила его имя так, словно ласкала.

— Что?

— Не знаю. — Она вздохнула. — Наверное, я должна была предвидеть... Мы... Тэннер, мы должны поговорить.

— Нет. — Его охватила ярость. — Все уже сказано.

— Ты уверен?

— Ты лгала мне.

— Значит, ты поверил...

— Как еще это можно назвать?! — взорвался Тэннер. — Ты говоришь мне, что в твоей жизни никого нет, а потом звонок, и я слышу голос твоего мужа.

Милейн стояла у окна, глядя на сгущавшиеся над озером сумерки. Силы покинули ее. Он ждет ответа, и она, конечно же, виновата, но отвечать не в силах. Едва услышав его голос, она с ужасом вспомнила тускнеющие серые глаза и разбитую вдребезги телефонную трубку.

Он заговорил снова, возвращая ее к жизни:

— Милейн?

— Что? Через час? Я буду.

— Если ты...

— Я буду.

Положив трубку, она вышла на крыльцо вдохнуть свежего воздуха. Сколько ей было лет, когда она в первый раз приехала сюда? Двадцать? Работая здесь летом, она обеспечивала себя временным жильем и деньгами. Ведь стипендии никогда не хватало.

Тогда она была занята сорок часов в неделю, а остальное время принадлежало только ей. И она научилась ловить рыбу, править каноэ. Все озера были ее. Сначала она изучила туристские маршруты, а потом стала прокладывать собственные. Еще она писала письма сестрам и столько разговаривала по телефону, что ей едва хватало денег на оплату счетов.

Эти годы остались позади, как и те, когда она была для сестер и матерью и отцом. Теперь Милейн квалифицированная медицинская сестра с пятью годами стажа и перспективами, которых у нее не было в больнице и Сакраменто. И вот между нею и ее мечтой стоит Тэннер Харрис.

Еще не стемнело, когда Милейн одолела ровно милю по гравиевой дороге, идущей вокруг озера. Кое-где лежал снег, но вообще-то каменистая почва была еще по-летнему голой и сухой.

Подъехав к дому Тэннера, Милейн обратила внимание на двух небрежно одетых молодых людей, которые поднялись на крыльцо и без стука вошли в дверь. Грузовичок привез еще троих, прежде чем она успела выйти из машины.

Дом был больше тех, какие обычно арендуют отдыхающие, но ничем другим от них не отличался.

— Вы медсестра? — спросил ее парень с окладистой бородой. — А я думал, вы старше.

Милейн улыбнулась.

— Мне двадцать восемь. Но иногда кажется, что все сто двадцать. Так лучше?

Один из парней оттащил от нее бородача.

— Не обращайте внимания на Реда. Он как слон в посудной лавке. Добро пожаловать к нам.

В сопровождении троих мужчин она вошла в дом Тэннера. Главное место принадлежало камину. Милейн не удивилась, увидев мастерски и с любовью сработанную мебель. Он любил возиться

с деревяшками. На стене висела написанная маслом картина с изображением горы Маммот.

Тэннера не было, но до Милейн доносились голоса с кухни. И когда мужчины, не раздумывая, двинулись на голоса, она остановилась в нерешительности, оглядываясь кругом и сознавая, что Тэннер душой и телом принадлежит этому горному краю, довольно далекому от цивилизации.

— Мы начинаем.

Она медленно повернулась. В дверях стоял Тэннер. Он не постарел, остался таким же, каким она его помнила. Не поражал красотой, но его гордая сила притягивала ее. И если она не поостережется, бог знает, что еще будет.

У него были черные волосы, серые глаза, большие руки и очень широкие плечи, на которые он чего только ни взваливал. Неплохо было бы ему постричься и побриться. Полумрак, царивший в комнате, усиливал тени, таившиеся в глубине его глаз.

Милейн сжала кулаки, стараясь защитить себя от увиденного.

— Мне нравится у тебя, — спокойно проговорила она. — Такой дом у тебя и должен быть.

— Откуда тебе знать, что у меня должно быть?

Он не желал примирения, и Милейн с болью приняла вызов.

— Наверное, ты прав. Мы недолго были вместе, но кое-что я помню. Ты любишь дерево, потому что тебе не нравится все искусственное.

— Искусственное? Да. Это часть правды.

Милейн искала его взгляд, но заговорила не сразу.

— Если хочешь, я тебе расскажу...

— Не хочу. Все в прошлом. Запомни это. В прошлом. Мы собираемся на заднем крыльце... миссис Ланда, и у нас нет ничего, кроме пива.

— Тэннер... Ладно. Пиво так пиво.

Не дожидаясь, когда Тэннер посторонится, чтобы пропустить ее, она прошла мимо него на кухню, взяла банку пива и двинулась дальше на голоса. Это было не крыльцо, а терраса, освещенная керосиновыми лампами. Мужчины и две женщины уже были заняты делом. Милейн села. Она сама не понимала, что заставило ее принять предложение Тэннера.

Предложение? Ну нет. Это так не называется. Вызов, который она не посмела не принять.

Тэннер сел напротив. Он посмотрел ей в глаза, и долгое мгновение Милейн молча сражалась с ним. Когда же он отвел взгляд, она поняла, что не победила. Но и не поверила, что он вычеркнул ее из памяти. Их разговор еще впереди.

Однако в деле Милейн не могла с ним соперничать. Ему было от силы тридцать четыре года, а у него уже был богатейший опыт. Он знал все: какие бывают травмы, как их определять, как оказывать первую помощь.

— Обычно за зиму выпадает триста пятьдесят дюймов снега, — говорил он. — Скорее всего вам придется работать в буран, и все внимание вы должны сосредоточить на пострадавшем, в первую очередь не дать замерзнуть или пошевелиться. Учтите, вам еще надо успокаивать других лыжников. О себе придется забыть, поверьте мне на слово. Опасность будет подстерегать вас всегда и везде.

Кто-то спросил, будут ли они знать заранее о непогоде. Тэннер сказал, что для этого и существует государственная метеорологическая служба, но, прежде чем Милейн успела привыкнуть к его менторскому тону, он изменился и стал печальным.