Тропой памяти
Шрифт:
Тхаруг хмыкнул.
— С того и надо было начинать. С Уллах-тхар’ай то есть. Интересное дело… стало быть, существует еще и тайная разведка, которая следит за недовольными? Хм… войско собственного покоя, так сказать. Ну, теперь ясно, кого ты боишься, полутысячник… и кому на самом деле служишь… Стало быть, с Горбагом тоже Назгулы подсобили?
Больше таиться не имело смысла.
— Но-но! — прошипел Гуфхат-Будух, резко подаваясь вперед. — За языком следи, а то у меня со Зрачками Всевидящего Ока хорошие отношения…
— Да-а? — уважительно протянул сотник. — А они сами-то об этом знают?
Игра зашла в тупик. Шутки кончились.
— В рудники захотел?! —
Тхаруг раздраженно примолк. Учитывая наличие в башне одного из Девятки и громкость воплей мерзавца с двойным именем, продолжать перепалку было опасно. Про Музгарскую долину не знал разве что совсем маленький ребенок, а тех, кто знал, трясло при одном упоминании.
Расположенное у восточных отрогов Изгарных гор месторождение красивого слоистого поделочного камня цвета лепестков гонха’ран становилось последним прибежищем тех, кто по закону не заслуживал смерти от меча. Куда там добытчикам обсидиана с Роковой Горы! Их жизнь не шла ни в какое сравнение с участью сосланных в Музгар. Это казалось странным, но по обрывкам рассказов и сплетен, это место представляло собой вовсе не черную, полную ядовитых испарений бездну, а цветущий горный край, где трава колосилась в рост, а в лесах водилось множество крупных ягод величиной с кулак и грибов высотой до колена. Надо думать, многие каторжники, впервые видя все это великолепие, от души потешались над глупостью тех, кто заменил им смертную казнь путешествием в благой край. Но, несмотря на умеренность физического труда, чистый горный воздух и прочие радости, ссыльные здесь долго не заживались. Неизвестно, что за злой дух властвовал в этих местах, и чем так прогневали его несчастные рудокопы, но по прошествии трех лет каждого из них поражала неведомая болезнь, а еще года через два над долиной вставал черный дым очередного погребального костра. Дым стелился над прозрачными ручьями и густыми травами, и его извивы напоминали белые прожилки на отполированной черной поверхности проклятого камня…
— Че ты от меня хочешь? — коротко поинтересовался Тхаруг после недолгого молчания.
— Я знал, что ты меня поймешь. Нет бы сразу, а?
— Не сразу, так теперь. Я слушаю.
— В гибели Дагхура виноват твой стрелок.
— Который именно?
— Бледнокожая уродина.
— Брось. Дагхур был убит в драке кинжалом. Она тут с какого боку?
— Она даже не пыталась защитить его.
— Что-то тут неладно. Насколько я помню, в обязанности стрелка входила охрана и сопровождение картографа, про десятника — не слова.
— Все равно. Она должна была вмешаться. Вспомни, если бы не подоспел Дублуковский десяток, дело вообще могло бы закончиться самым паршивым образом.
— Но ведь не закончилось же? — пожал плечами Тхаруг — Не вижу смысла после драки махать кулаками… По мне, так девка просто струсила, а, может, и свихнулась от избытка впечатлений… Ерунда, в общем. А тебе, полутысячник, не мешало бы взять парадный й’танг да сходить во двор, пару мешков распотрошить, выпустить пар на волю.
— Зубы мне только не заговаривай! Это ничего не меняет! — отрезал Гуфхат-Будух. — Ее следует наказать, в пример прочим. Вообразите только, если каждый на поле боя начнет впадать в ступор «от избытка впечатлений». Все до единого, от пехотинца до артиллериста!
— Гуфхат… — досадливо поморщился Тхаруг, — кончай уже из жабы мумака дуть. Что тебе свою плешь от дерьма охота отмыть, я понял… Хочешь крайнего назначить? Валяй, хрен с тобой… опять же, чокнутую не так жалко на откуп отдавать — и так никакого
Комендант встал с циновки и прошелся по кабинету взад-вперед, заложив руки за спину.
— Ну и что же? — очень тихо начал он. — Мало ли что они там говорят! Не век же шаманов слушать! А если они вообще завтра начнут про Харт’ан Гортхара дурное говорить, ты тоже поверишь, а?! — тут Гуфхат-Будух резко остановился и развернулся на пятках, его изучающий взгляд встретился с сотниковым.
— Они много чего говорят! — тон неуклонно рос. — Пользуются тем, что слова духов кроме них не слышит никто, вот и сообщают то околесину какую-нибудь, а то уж такие четкие предсказания, что прямо диву даешься. Ты, может, конечно и не слыхал: эти шаманы однажды вообще бунтовать пытались, даже сочинили какого-то Духа Севера с крыльями, который, дескать, и есть истинный отец и создатель всех иртха… а сам знаешь кого… объявили чуть ли не самозванцем и вообще… ш-ш-ш… — тут Гуфхат-Будух понизил голос до шепота, когтем указательного пальца касаясь губ. — Это не я так считаю, я объясняю, почему Говорящим-с-духами не стоит верить. Несут чушь всякую, на благое посягают. Правильно Харт’ан Гортхар всех их к ногтю прижал… вовремя… Нам перед войной только кликуш не хватало!
Следует заметить, что последние слова комендант произнес нарочито громко, будто бы для того, чтобы за пределами кабинета их слышали все, кого интересует содержание беседы. Казалось бы, что значат растущие изо всех стен уши, если они все равно принадлежат тебе? Но привыкший жить в крепкой сети опасных тайн и отовсюду ждать доноса и подвоха, командующий военной разведки боялся даже его, Тхаруга. И, вместо того, чтобы ободрить, это открытие вдруг заставило сотника всерьез задуматься — а кто на самом деле паук в этой паутине?
Глава 8
Из обратного пути Шара не запомнила ничего. Это было похоже на тяжкий, беспокойный и бесконечный сон. Обнаруженная способность проживать чужие жизни оказалась не просто метафорой. Шара находилась в каком-то промежуточном и словно бы подвешенном состоянии: она ничего не ела на привалах, когда звали, откликалась со второго, а то и с третьего раза. От ее принадлежности к миру живых и разумных существ осталась одна видимость: она вставала вместе со всеми, шла, куда вели и первой плюхалась на землю, когда разрешали сесть. Безучастность покинула ее лишь однажды, в тот момент, когда она оказалась рядом с носилками, на которых лежал мертвый Багнур. Лучница шла рядом и тупо созерцала тронутое зеленью лицо старого охотника, будто силилась что-то вспомнить. Но этот проблеск сознания погас столь же внезапно, как и появился.
Отпустило ее только в крепости. Проснувшись около полудня от жажды, Шара оглядела собратьев по оружию, мирно храпящих на циновках, тихо встала и шлепая по полу казармы босыми ногами, направилась к висящему на стене чану с водой, под которым внизу на цепочке болталась здоровенная жестяная кружка. Отвернув краник, девушка подождала, пока посудина наполнится водой и, стараясь не звенеть цепью, выпила все содержимое до капли. Уже намереваясь бесшумно прокрасться обратно и нырнуть под одеяло, она вернула кружку на прежнее место, как вдруг за плотно прикрытой дверью раздались звуки шагов и голоса. Лучница замерла и прислушалась: мимо казармы по коридору шли двое и беседовали. Один из голосов будто бы убеждал, другой — сопротивлялся предложенным доводам.