Тропой памяти
Шрифт:
Время для них остановилось, только здесь и сейчас решался исход битвы Союза Эльфов и Людей, то была схватка, в которой ради победы стоило пожертвовать всем. Надежды, разумеется, почти не существовало: даже отсюда было ясно, насколько могуч Враг. Но князь людей просто не думал об этом, для него противник по-прежнему оставался живым существом из плоти и крови, и никак не мог понять, отчего тот не чувствует усталости. Сияющий Нарсил все медленнее двигался в слабеющих руках, удары теряли силу и скорость, и тем страшнее выглядел на фоне измотанного человека несокрушимый железный остов Черного Властелина. Исилдур, наконец, в общей неразберихе нашел взглядом отца и бросился на помощь: нет и быть не может никаких честных поединков с лживым прихвостнем Моргота! Он опоздал совсем чуть-чуть: приняв на себя очередной удар темного Сауронова меча, лезвие Нарсила с горестным звоном преломилось на две ладони выше гарды, а вражий клинок, не встречая боле преград на своем пути, вошел в щель меж пластин княжеского доспеха. Угасший обломок Нарсила выскользнув из мертвой ладони, вонзился в истоптанную землю как падающая звезда. Подоспевший Исилдур успел подхватить тело отца прежде, чем оно успело упасть, бережно опустил наземь, а после, схватив в левую руку вместо щита обломок Нарсила, яростно кинулся на Врага. И вновь сталь зазвенела о сталь, вновь закружили по ровной площадке непримиримые враги, однако странное дело: теперь Черный Властелин лишь защищался, предпочитая уклоняться от выпадов. А когда он все же решился на атаку, нанеся косой удар слева, то сын Элендила поймал крестовиной темное лезвие, а обломком Нарсила полоснул по сочленениям вороненой перчатки. Рана явно была пустяковой, да человеку и не удалось бы причинить никакого серьезного вреда древней силе, но произошло невероятное: Черный Властелин
— Враг повержен! — несмело грянуло со всех сторон, кто-то заорал: «Слава Исилдуру!», а вскоре многоголосый победный клич огласил Бурые равнины грозным эхом горного обвала. Орки еще продолжали сопротивляться, но с исчезновением Саурона словно лопнула невидимая цепь чужой воли, что удерживала в своих рабах ярость и боевой дух. Теснимые повсюду объединенным войском Сил Света, твари ночи бежали назад, в свое черное логово Мордор. Это была победа…
Элронд приблизился к Исилдуру. Победитель Черного Властелина стоял на коленях возле места недавней схватки, у ног его лежал брошенный меч и обломок отцовского Нарсила. Полуэльф окликнул друга по имени, но сын предводителя людей оставался глух и недвижим, будто каменное изваяние, лишь пальцы без устали вертели некий окровавленный предмет, отливающий тусклым золотом. Ободок желтого металла притягивал взор…не оторваться…
Шара открыла глаза. Перед ней по-прежнему чернело оконце болотной воды в обрамлении насквозь промерзшей ноябрьской глины. Ныли затекшие колени, кисти рук посерели от холода — похоже, лучница просидела так очень долго. С трудом поднявшись и стараясь не замечать противных «иголочек» в ногах, девушка медленно побрела по тропе, озаряемой сиянием призрачных голубых огоньков, словно бы искала что-то, ведомое ей одной. У третьей по счету темной заводи она остановилась как вкопанная и долго смотрела в черную глубину Мертвецких болот, чье дно сейчас представляло собой поле давней великой битвы. Возле остова в ржавых латах и обрывках фиолетового плаща зоркий глаз стрелка без труда различил останки двух иртха. Кожа истлела от времени, но отчего-то не полностью, и на правой щеке одного из них еще виднелась родовая татуировка клана Желтой Совы… А еще чуть поодаль отыскалось и тело эльфа в серебристой кольчуге, рассеченной пониже груди ударом й’танга. Добавить было нечего. Постояв несколько минут над проталиной, словно над погребальным костром, Шара развернулась и зашагала к тому месту, где лежали ее вещи. Не глядя, запустив руку в нутро вещмешка, она нащупала небольшую жестяную флягу, вдвое меньшую, чем притороченная к поясу. Стукнув второпях зубами о горлышко, вытащила пробку и сделала один большой глоток. Оригхаш обжег горло, на глаза навернулись слезы. Морщась от неприятного ощущения, лучница пожевала снег. Хлебнула еще. Снова заела снегом, давясь и кашляя от холода. После чего закупорила флягу и, неаккуратно затолкав ее обратно в вещмешок, подтянула к себе колчан с анхуром, и, завернувшись с головой в лархан, заснула мертвым сном.
Проснулась Шара достаточно поздно. День выдался по-осеннему ясным, и, как следствие, холодным. Яркий солнечный луч нащупал в бескрайних просторах заснеженных болот свернувшуюся калачиком путницу, взбежал по плечам и голове, и, словно бы дразнясь, пощекотал кончик вздернутого носа. Орчиха немедленно чихнула и отбросила капюшон лархана. В первое мгновение яркий свет заставил ее зажмуриться, рука сама потянулась за нарт-харумой, но предосторожность оказалась излишней: удивительные глаза девушки мгновенно приспосабливались к любому освещению. Умываться снегом тоже оказалось приятно: остатки сна сразу же бежали прочь, во всем теле появлялась бодрость. От души набив флягу снегом, как и намеревалась накануне, девушка привесила кожаный сосуд к поясу: несмотря на всю пробудившуюся память, выросшей в Мордоре лучнице с трудом давалась мысль о том, что по эту сторону гор вода — вовсе не драгоценность, а совершенно обычное дело. Сборы много времени не заняли: убрать на место оставшуюся после завтрака половину пайка да заново утянуть разворошенный и помятый за ночь вещмешок — вот и все. Можно было двигаться дальше, но Шара решила напоследок воспользоваться незамерзающей гладью водного оконца — смотреться в зеркало девчонке-стрелку доводилось очень и очень нечасто, а тут — такая возможность! Памятуя о вчерашнем, девушка опасливо заглянула в полынью.
От ночного морока не осталось и следа, теперь болотная вода была непроглядно-черной, а на месте мертвых ликов отражалась лишь бледная остроухая физиономия с раскосыми глазами и маленьким подбородком, к тому же вполне живая. По сторонам физиономию окаймляли черные космы свесившихся наперед волос, снизу — глухой ворот форменной куртки, сверху — полоса нарт-харумы, которая, ко всему прочему не давала волосам лезть в глаза… Нда-а… две пары косиц в знак принадлежности к клану Хуркулхубу и бляха на цепочке — то еще сочетание! Хм… а вот так клыков почти не видно… Шаре подумалось, что с такой осанкой и формой носа она вполне сможет сойти за смуглую и очень некрасивую женщину-сухну. Ну, разумеется, маскарад сработает лишь при условии, что никто не заметит форму ушной раковины и когти на пальцах. Впрочем, когти-то как раз светлые… так что ничего страшного. Теперь, за пределами Страны Восходящего Солнца такая внешность может оказать своей хозяйке неоценимую услугу, поскольку орков здесь ненавидят и боятся, а на заблудившуюся человеческую девицу с заплечной сумой никто не станет обращать внимания. Ну, в самом деле: мало ли в городах и весях Средиземья страшных девок? Однако пора выбираться отсюда, и желательно побыстрее — ночевать в сердце Мертвецких болот еще раз у девушки не было никакого желания, этак никакого оригхаша не напасешься! Она и так узнала здесь все, что могла, теперь время обдумать все это как следует. Шара подхватила вещмешок, забросила за спину колчан с притороченным анхуром и зашагала строго на север.
Думалось в пути и вправду неплохо, поскольку холод под увесистым вещмешком не чувствовался, да и видения не посещали. Шара вообще давно подметила, что самые мудрые выводы рождаются в голове именно на ходу. Тем лучше. Ледяная корка тонко похрустывала под сапогами, вещмешок грел спину, свежесть морозного воздуха покалывала легкие, выгоняя из них остатки вулканической гари. Надо же — за горами даже воздух другой совсем, должно быть, из-за деревьев. Самые густые и обширные леса произрастают на правом берегу Бурзугая, или, Андуина, как называют его здесь, однако и к востоку от Великой реки, за Бурыми равнинами часто встречаются заросли ивняка и можжевельника, дикой малины, и даже небольшие березовые рощицы. Да и Итилиэн, собственно, одна сплошная роща… Так рассуждала лучница, а между тем, стоило пересечь границу Унсухуштана, как голову отпустило странное давящее чувство неведомой и чуждой разуму силы. Это присутствие сопровождало каждого жителя Страны Восходящего Солнца с самых первых дней жизни, оно не было ни болезненным, ни пугающим, но обладало удивительной навязчивостью, как если бы чей-то пытливый, проницательный взор неотступно сверлил затылок. Впервые на эту странность Шара обратила внимание, когда покидала Минас Моргул в составе южной разведгруппы. С чем было связано таинственное явление, Шара не знала, но почему-то все более крепла уверенность в сходстве всевидящего взора с… силой Назгулов, Зрачков Всевидящего Ока. Только намного мощнее.
Харт’ан Гортхар… Гортхар-сама. Привычное с детства звучание Высочайшего имени отца Ночного народа, того, кого за глаза называют просто «Сама» [46] обрело новый смысл. От странного созвучия лучница поежилась, ей никогда прежде не приходило в голову такое прочтение имени главы Унсухуштана. Суровый, но справедливый государь, мудрый покровитель иртха и основатель Страны Восходящего Солнца вдруг обратился в сосредоточие древней пугающей мощи разрушения, перед которой все живое в страхе падает ниц, и даже ужасные мертвые Назгулы — не более чем жалкие и несовершенные подобия, пародия на их великого Хозяина… зрачки недреманных очей, чье могущество не составляет и сотой доли от… Мысль была почти панической, как всякий плод чрезмерных дум, но… отчего же имя народного заступника уже давно произносят шепотом и с оглядкой? Отчего сделались столь туманны предсказания кхургуб у уллаг’ай? И куда же на самом деле девались те несчастные, что своими крамольными речами так или иначе выражали несогласие высшей мудрости, доброты и покровительства? Сразу же вспомнился Рагдуф. Что сталось с ним? Удалось ли ему сберечь на допросах тайну поддельных карт, а если да, то где теперь искать этого простого
46
«Гор-тха»(черное наречие) — букв. «Сила, данная свыше». Но «тхар» — смерть, «Харт’ан Гор-тхар» — «Вождь-Смерть».
Глава 15
Хар-ману Корух в полнолуние чувствовала себя неважно, как, впрочем, и всегда. Свет серебряного диска тревожил ее, мешал уснуть — по каким-то необъяснимым причинам мать рода и спала не как все — ночью. Очень может статься, из-за того, что яркие лучи дневного светила раздражали пожилую женщину еще больше. Проворочавшись без толку четверть часа, хар-ману поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет и кликнула двух своих младших дочерей: Удрун и Танух, дабы те помогли ей одеться. Молодые женщины набросили на костлявые плечи матери рода меховую куртку, обули крепкие сухие ноги в мягкие сапожки из расписной оленьей кожи, подали золотое ожерелье. Конечно же, хар-ману Корух была не настолько уж и стара, просто ей льстили почтительные поклоны дочерей. К тому, что при встрече с нею мужчины опускают глаза в землю, глава клана Хуркулхубухар привыкла в незапамятные времена и уже перестала замечать. Все верно, так и должно быть. Вот дочери — это совсем другое дело! Тонкие губы хар-ману даже изогнулись в подобии улыбки. С достоинством встав со своего низкого ложа, она приблизилась к священному очагу и подкинула в огонь кусок пемзы, пропитанной кровью камня. Пунцовые язычки немедля принялись облизывать скудную свою пищу с жадностью голодного звереныша. Помнится, Хуркул-иргит говорил, что духам предков оттого и неспокойно на Поляне, что вместо дров в очагах горит вонючая маслянистая жидкость, оттого и гневаются они на живых, но что поделать, если единственное дерево в доме — это тоненький саженец серебристого тополя в глиняном бочонке с землей! Принесенное ветром семечко почтеннейшая восемь лет назад нашла на пороге, воткнула в жирную черную землю, поливала родниковой водой. Разве можно бросить в огонь такое чудо, распускающее на третий день Сулху-ар-бана клейкие и душистые черные листочки? Да и что проку в тоненьком прутике: огонь сожрет его за удар сердца, так, что духи даже не заметят жертвы и продолжат изводить почтенную хар-ману бессонницей. Ну уж нет! На то, чтобы задабривать высшие силы, есть шаман. Раз уж ты — кхургуб-у-уллаг'ай, так вот и поговори с ними сам, помоги матери рода. С этими мыслями, высказанными вслух недовольным брюзгливым голосом, Корух прошествовала к выходу из пещеры, и, откинув двухслойный меховой полог, вышла на улицу. Оставшись одни, Удрун и Танух переглянулись и тоскливо вздохнули. Для них уже давно не было секретом, кому больше всего достается от дурного настроения хар-ману.
Хуркул-иргит, как и подобает говорящему-с-духами, жил в шатре, что стоял на ровной и совершенно круглой площадке, будто нарочно оставленной среди диких скал. По краю ее опоясывало кольцо больших краснокаменных клыков. Назг. Но Хуркул-иргиту этого показалось недостаточно, и гранитных клыков, составлявших круг, стало девять — н’азг. Двойная защита [47] .
Жилище шамана встретило хар-ману привычным теплом, иссеченные ледяным ветром щеки и кисти рук немедленно покраснели. Черные глаза сощурились от едкого дыма и пыли сушеных трав, в горле запершило от мельчайших частиц ости птичьего пуха. У Хуркул-иргита жили совы. Перья, сброшенные ими во время линьки, шаман никогда не сжигал, подобно прочему мусору, не выбрасывал из шатра вон, а тщательно собирал в мешок. Этот мешок он использовал в качестве изголовья, заменив мягкой рухлядью привычный круглый камень. Самые длинные и красивые перья венчали голову Хуркул-иргита — будучи вплетены в волосы, они полностью скрывали короткую черную шевелюру, спускались на спину и вдоль висков, отчего сам говорящий-с-духами, оправдывая имя [48] , изрядно смахивал на своих питомцев. Вот только глаза у него были не желтые, а черные с искрой, как у всех иртха, да и голову через плечо поворачивать он так и не научился. А вот летать — это сколько угодно! Всякий знает, что кхургуб-у-уллаг’ай, воскурив травы духов, способен становиться легче воздуха, обгонять и замедлять время, странствовать в прошлом и будущем и переноситься на неизмеримо дальние расстояния. Землю же при этом от видит с высоты птичьего полета. Мудрым ночным птицам такое и не мечтается.
47
Игра слов. Число девять у иртха считается священным, и эта цифра переводится словом «н’азг». В то же время созвучное ему слово «назг» означает «круг», «кольцо», а также «год».
48
Хуркул (черное наречие) — сова.
Поклонившись шаману, мать рода оставила обувь у входа и, утопая по щиколотку в перьях, прошествовала к очагу. Холод, пробиравший снизу от каменной плиты, не ощущался совершенно, ну еще бы — через такой слой перьев! Не хуже шкуры греет. Слегка потянуло паленым рогом — несмотря на все старания, мелкие чешуйки птичьего убранства все же взвились вверх от движения воздуха и опали в огонь. Хуркул-иргит на то не обратил ни малейшего внимания, как и на визит главы клана — он был занят. Четверть часа назад пернатые бесшумнокрылые подруги славно поохотились, добыв крупного зайца, и сейчас их хозяин подкреплял свои силы, растраченные в запредельных полетах и поединках с враждебными созданиями иных миров. Приготовлением пищи Хуркул-иргит себя не утруждал, в освежевывании тушки также не видел скрытого смысла — ну, скажите, зачем шаману заячья шкурка? — поэтому принесенную совами добычу в пищу употреблял точно так же, как это делали сами пернатые хищницы. То есть всырую и без соли. Хар-ману терпеливо ждала, стараясь смотреть в огонь. Но вот хозяин шатра насытился и, утерев испачканные кровью губы тыльной стороной ладони, обернулся к гостье. Их глаза встретились.