Тропы Междумирья
Шрифт:
Он мог спасти её — этот статный, красивый всадник. Мог, но не спас, потому что ему не было никакого дела до проклятой ведьмы. И Ксанка ненавидела его, проклинала его, желала, чтоб он испытал то же самое, что и она, только стократ сильнее. И чтоб она могла прекратить его муки — но не стала бы, прошла мимо.
Правда, для исполнения проклятия ей надо было пережить эту ночь. А для этого требовалось чудо.
И чудо произошло.
Не успели местные разразиться новой партией ударов, как в небе загрохотало, чёрные грозовые тучи закрыли луну и звёзды. Сумасшедший порыв ветра сшиб
Те из деревенщин, что не упали от ветра, попадали на колени сами, вопя и трясясь от страха. Потому что из туч вылетела ведьма. В этот раз — самая настоящая. И, судя по силе — Верховная.
Древняя старуха кругами носилась над деревней, восседая на здоровенной сучковатой коряге, и сыпала во все стороны молниями и проклятиями. Убедившись, что местные окончательно оцепенели от ужаса, она метнулась к земле, легко подхватила Ксанку и взгромоздила её на свою корягу.
Дальнейшее девушка помнила смутно, потому что всё-таки отключилась.
А в себя пришла в огороде бабушки Аики.
Бабушка Аика была водяной магичкой, деревенской знахаркой. Местную Верховную лично не знала, и понятия не имела, за что ей привалил такой подарочек. Но Ксанку исправно лечила, а попутно учила языку и премудростям сельской жизни. А ещё успокаивала по ночам, когда девушка кричала от ужаса, всё глубже увязая в кошмарах.
Ксанка не знала даже названия села, где жили те, первые. И по имени никого, кроме Лии, не знала. Но они приходили к ней в сны, хватали руками, опутывали верёвками, били и смеялись. А потом, под конец кошмара, приезжала всадник, красивый и статный — и девушка просыпалась в холодном поту, сама не своя от ужаса.
Память не давала ей покоя.
Память требовалось уничтожить, пока она не уничтожила саму Ксанку.
И однажды, дождавшись, пока бабушка Аика уйдёт в лес за целебными травами, Ксанка села перед зеркалом и торопливо начала читать нужное заклинание.
Глава 11. Миллион алых роз
На третий день пребывания на перевале я нашла возле своей палатки розу.
В палатку я перебралась накануне, исключительно с целью самосохранения. В принципе, в бараке тоже можно было жить. Но ценой неимоверных усилий.
Каждый вечер стражи перевала, наплевав на все должностные инструкции, упивались какой-то местной бормотухой, которую сами же и гнали. Я побоялась спрашивать, из чего. Судя по запаху — из тухлой рыбы и несвежих портянок. Нет, те, кому ночью предстояло стоять в карауле, не пили. Но в общем веселье принимали самое непосредственное участие, поэтому к отбою нанюхивались настолько, что от выпивавших коллег ничем уже не отличались.
А Дамир, кажется, вообще не просыхал. Причём спорить с ним по этому поводу было бесполезно. Я один раз попыталась: не спорить даже, а робко намекнуть, чтоб хоть перед дежурством пил поменьше.
Командир размашистым жестом отставил в сторону кружку, выпрямился во весь свой немалый рост, а затем сложился под прямым углом, нагнувшись ко мне.
— Думаешь, я пью, потому что мне
Я пожала плечами. Логика подсказывала, что если бы не нравилось, не пил бы. Но внутренний голос велел молчать и со всем соглашаться. Этот самый голос иногда говорил вещи не совсем приятные, но правильные, поэтому я предпочитала слушаться.
— А вот и нет! — продолжал Дамир. — Я пью, чтоб им меньше досталось. Они же не успокоятся, пока бочонок не прикончат. Вот я и помогаю. Быстрее закончат — быстрее спать лягут. Они же мои люди, я должен о них заботиться!
Перед таким доводом моя логика спасовала. Может, доля здравого смысла в нём и водилась, но пьяного пафоса было гораздо больше. Но переубеждать командира было всё равно бесполезно.
Оставалось надеяться, что если эльфы захотят напасть на перевал, то отложат своё появление хотя бы до обеда. К обеду местный гарнизон обычно начинал ходить на двух ногах и говорить членораздельно.
Мне очень не хотелось становиться невольным участником этих алкогольных баталий, поэтому на следующий день я отправилась выпрашивать у Дамира отрез ткани для тента. Командир к моей идее отнёсся на удивление благосклонно, но ткань не дал. Вместо этого внезапно извлёк из-под стола видавшую виды палатку и свёрнутое в рулончик одеяло.
Одеяло было самым обычным, шерстяным и колючим, а вот палатка поразила меня до глубины души. Потому что она тоже была обычной. Классическая такая брезентовая двухместка, тяжеленная, неудобная, с оборванными растяжками и без колышков. У нас дома такая лежала в кладовке. Мама постоянно порывалась её выкинуть, но папа уговаривал оставить, а вдруг понадобится. Как по мне, понадобиться это чудо могло разве что музею, готовящему экспозицию о нелёгких буднях советских туристов, но годы шли, а палатка продолжала ждать своего звёздного часа.
— Откуда у вас эта… штука? — спросила я, с любопытством ощупывая иномирский артефакт.
— Да пили с одним типом, он и подарил. Сказал, вдруг пригодится. Я его и в лицо-то уже не помню, а подарком, бывало, пользовался. Только мне оно неудобно, коротковато, ноги не помещаются. А тебе в самый раз будет.
Мне палатка была не просто 'в самый раз', там и ещё три таких же Марготты поместилось бы без особых хлопот, поэтому я с энтузиазмом кинулась обустраивать своё новое жилище. И ночью смогла наконец-то выспаться в тишине, покое и на свежем воздухе.
А утром выползла наружу, умылась, поболтала с караульными, полюбовалась на окрестные виды, вернулась в палатку за своей миской — и уткнулась взглядом в огромную алую розу на длинном шипастом стебле.
Я недоверчиво потрогала цветок носком сапога, потом всё-таки подняла и повертела в руках. Выглядел он уже основательно подвявшим: видимо, срезали ещё вчера, а о воде не позаботились. Сколько он провалялся возле палатки, оставалось только гадать.
Караульные уже сдали смену и завалились спать, но я распинала всех троих и призвала к ответу. Точнее, попыталась. Мужики явно знали, от кого мне привалило такое счастье, многозначительно хмыкали и переглядывались, но откровенничать не желали. Желали они спать, причём весьма недвусмысленно.