Троя
Шрифт:
— Давай опять… по счету три, — выдохнула она.
Спутница кивнула.
— Раз, два… три.
Женщины осторожно подняли обнаженного больного с носилок и опустили тело в Ничью гробницу. Ханна подтянула и захлопнула крышку.
— А как ты… — в ужасе начала подруга.
С помощью новых функций она могла бы расспросить эти умные машины, хотя и это стоило бы ей драгоценных минут.
— Сейчас, — отозвалась брюнетка, перебирая пальцами по светящимся виртуальным кнопкам. — Никто показывал
Послышался тихий вздох, затем гудение. Сквозь невидимые отверстия внутрь потекли струйки тумана, и вскоре тело Хармана скрылось от глаз. На стеклянной крышке образовались кристаллики льда. Вспыхнуло несколько новых лампочек. Одна из них горела красным.
— О! — жалобно вырвалось у Ханны.
— Нет, — спокойным, но твердым голосом отрезала ее подруга. — Нет. Нет. Нет.
И положила руку на пластиковую панель управления гробницы, точно желала уговорить машину.
Огонек мигнул, пожелтел и вновь затеплился красным.
— Нет, — жестко повторила Ада.
Лампочка вновь замерцала, потухла, вспыхнула янтарем… и замерла.
Подруги на мгновение сцепили пальцы над крышкой. Будущая мать поспешила вернуть ладонь на пластиковый блок ИскИна.
Желтый огонек не менял цвета.
Несколько часов спустя, когда предвечерние облака, набежав, заволокли вначале руины Мачу-Пикчу, а затем и полотно подвесного моста шестьюстами футами ниже, Ада произнесла:
— Возвращайся в Ардис, Ханна. Поешь, отдохни.
Та покачала головой.
Супруга Хармана улыбнулась.
— Ну, тогда сходи хотя бы в столовую, добудь нам фруктов или еще чего-нибудь. И попить.
Янтарная лампочка светилась весь вечер. Сразу после захода солнца, когда зеленые долины Анд утопали в алых, особым образом преломленных лучах заката, как бывает только в горах, на Мачу-Пикчу заглянули Даэман, Том и Сирис, но ненадолго.
— Мы уже охватили тридцать общин, — сообщил сын Марины.
Бывшая хозяйка особняка кивнула, не отрывая взгляда от заветного огонька. Друзья свободно факсовали обратно в Ардис, пообещав вернуться на рассвете. Ханна завернулась в одеяло и заснула прямо на полу возле гроба.
Ада оставалась на месте всю ночь. Иногда она садилась, иногда становилась на колени, но продолжала держать ладонь на панели управления, посылала по микросхемам, что разделяли ее с любимым, горячие молитвы, твердила ему о своем присутствии, впившись глазами в желтую лампочку на мониторе.
Около трех утра по местному времени лампочка поменяла свой цвет на зеленый.
Часть 4
88
Неделя
хиллес и Пентесилея показались на пустынной гряде, разделявшей долины Скамандра и Симоиса. Как и обещал Гефест, на хребте ждали два скакуна: могучий вороной для ахейца и белая, низкорослая, но еще более мускулистая кобыла белой масти для амазонки. Всадники решили проехаться и посмотреть, что же осталось.
Смотреть было особенно не на что.
— Как это мог исчезнуть целый город? — спросила Пентесилея своим обычным капризным тоном.
— Все города исчезают, — обронил Ахиллес. — Такова их судьба.
Спутница фыркнула. Герой мысленно подметил сходство между нравами этой блондинки — и ее белой кобылы.
— Но ведь не за один день … или час.
Последние слова прозвучали как жалоба, как обвинение. После чудесного воскрешения амазонки в баках Целителя миновало всего два дня, а быстроногий уже начинал свыкаться с ее беспрестанным нытьем.
Примерно с полчаса кони сами носили всадников, избирая путь среди каменных россыпей, протянувшихся на две мили вдоль горного хребта, где некогда высилась могущественная Троя. Божественная магия, забравшая город, захватила его вместе с почвой глубиною на целый фут ниже самых ранних фундаментов. Не уцелело ни единого отесанного камня, ни брошенной пики, ни смердящего трупа.
— Воистину Зевсу подвластно все, — изрекла женщина.
Мужеубийца вздохнул и покачал головой.
День выдался теплый, погожий — должно быть, в преддверии весны.
— Я уже объяснял тебе, амазонка: Громовержец тут ни при чем. Его я прикончил своей рукой. Все, что ты видишь, свершил Гефест.
Пентесилея прыснула.
— Никогда не поверю, что сей увечный дрочила с вонючим дыханием на такое способен. По-моему, он даже не настоящий бог.
— Но Гефест это сделал, — возразил Ахиллес. А про себя прибавил: «С помощью Ночи, конечно».
— Сказать можно все что угодно, Пелид.
— Я уже говорил, не называй меня так. Я больше не сын Пелея, а отпрыск Зевса. Что, впрочем, не служит ни к моей, ни к его чести.
— Сказать можно все, — повторила спутница. — Так ты стал еще и отцеубийцей, если не врешь?
— Ну да, — подтвердил ахеец. — И я никогда не вру.
Блондинка с белой кобылой фыркнули в унисон.
Быстроногий пнул пятками своего вороного и первым спустился по склону на изрытую колеями южную дорогу, ведущую от великих Скейских ворот (они тоже пропали, хотя исполинский дуб, росший там со дня основания города, остался на том же месте) прямо в долину Скамандра, что пролегла между Троей и берегом.