Тройное Дно
Шрифт:
— Эй, ты что, сучий потрох, делаешь? Ты что задумал? — запрыгал на одной ноге комиссар, доставая наган из кобуры.
Он положил на турникет письмо к Большому литовскому брату: сверху припечатал связкой гранат и выдернул на одной кольцо. А потом сел рядом и закрыл глаза. А когда распадался на атомы, когда возносился к потолку подвала, ощутил ликование.
— Ну что, московит, оттянулся?
Три дня и вся жизнь в
— Когда вы меня отвезете домой?
— Очень скоро. Пойми меня правильно. Твоих родителей нужно подготовить. С тобой же ведь всякое происходило. Они отчаялись уже. Им позвонили, сказали, что, по всей видимости, они тебя увидят в самое ближайшее время. Отдохни пока немного.
— Нет. Я хочу домой.
— Позволь тебе не позволить. В этом заключается моя работа. Разрешать или не разрешать. Я милиционер. Мент. Мне стоило большого труда тебя найти, Коля. И я должен тебя допросить. Снять показания. Это важно. Ты понимаешь?
— А потом сразу домой?
— Если я услышу от тебя то, что хочу услышать, — сразу. Но, по всей видимости, только завтра.
Николай Дмитриевич Безухов заплакал.
«Безумно жаль парня, но так и должно быть», — подумал он. Николай Дмитриевич хватил лиха в подсобке разливочной на проспекте Большевиков, в тайном цехе, где в бутылки с какими-то фантастическими названиями водок разливали неплохой спирт. Содержимое должно соответствовать.
— Ты, Николай, теперь человек взрослый. Будешь показания в суде давать, если захочешь. Не захочешь — не будешь. Твоим родителям деньги предложат. Большие деньги. Как думаешь — возьмут?
— Откуда мне знать? — совершенно по-взрослому ответил Николай Дмитриевич.
— Ну вот и чудненько. Ты наелся или еще бутербродов сделать? Или пельменей?
— У вас водка есть?
— Привык уже?
— Ага. Голова раскалывается.
— Сколько же тебе давали?
— Утром немного, грамм пятьдесят. В обед полстакана. И на ночь.
— А сам ты не наливал себе?
— Нальешь, как же. Сразу по хоботу получишь. Или… — Он опять заплакал. — А можно мне ничего не рассказывать? Даже родителям?
— Коля, мужик! Они же догадаются. Тебя же врач будет осматривать. Ты уж терпи. А мы все тебе поможем.
— Водки дадите?
— Ну, давай, по маленькой.
Зверев сходил на кухню, достал из холодильника бутылку, налил в кастрюльку воды для пельменей, сделал два толстых бутерброда с докторской колбасой, сыром и маслом. Он так с детства любил… Масло, потом сыр, сверху колбаса. Открыл банку маринованных огурцов.
— Иди сюда, Николай Дмитриевич. Только про это yж никому не рассказывай.
…В Пулкове Коля работал уже неделю.
В тот день должны были что-то завозить в ресторан на втором этаже. Его позвали, он ждал у входа. Потом должны были провести в подсобку, и там уже он начинал грузить. Здесь его кормили два раза. Мясо давали. Пулково — место не вредное. Если бы не тот день, он бы и сейчас там оставался.
— Родители-то работают?
— Мать работает. Триста тысяч получает. Отец на бирже. Столько же… У меня иногда миллион выходил.
— Правда, что ли? — искренне удивился Зверев.
— А то… — гордо ответил Николай. Он уже захмелел.
Зверев решил, что пора и за пельмени приняться.
— Я с горчицей люблю, — заметил Коля.
— Нету горчицы. Есть волшебный порошок.
— Что еще такое? — Мальчик хмелел и становился несколько нагловатым. Он потянулся к бутылке снова.
— А не хватит тебе?
— Мне-то? Да я ни в одном глазу.
— Ты раньше-то пробовал водку?
— Было дело. Но так, как у кирбабаев, нет.
— Чего ж ты их так?
— А чего? Они и есть кирбабаи. Вот оклемаюсь и всех буду мочить.
— Николай Дмитриевич, пора нам о деле поговорить. Пить мы больше не будем. Сейчас все расскажешь и утром поедешь домой. А может быть, и прямо сейчас. Давай рассказывай.
— Шалишь, ментяра, на понт взять хочешь?
— Коля, я тебя вместо дома в распределитель отвезу и личность буду выяснять. Неделю. Ты у меня сейчас договоришься.
Коля сник.
— Значит, жду я работы. У ресторана на втором этаже. Там обедают Бабетта с Кроликом.
— Знаешь их?
— Посматриваю телевизор, — важно объявил Николай Дмитриевич.
— И нравились они тебе?
— Почему нравились?
— А нету их больше. Они из того ресторана вперед ногами отплыли. Убили их.
— Ну дела! — весело объявил Коля.
— Ты, Николай, значит, стоишь у входа и что видишь?
— Все вижу. Весь зал.
— И что в зале?
— Сидят все, обедают.
— Сколько было людей в зале, может, вспомнишь?