Тройное Дно
Шрифт:
— Какое вино? Водка талонная.
— А хорошего вина не хочешь?
— А у тебя есть? Давай.
Таких ностальгических рассказов Пуляеву довелось услышать здесь уже с десяток, и он как бы отвлекся, стал думать про свое, раскладывать приметы и индивидуальные особенности новых товарищей по полочкам, запирать ящички в картотеке, которую создавал мысленно, чтобы потом вместе со Зверевым снова выдвигать, отпирать ящички, вынимать карточки, искать. И снова ничего не находить. Текла причудливая вязь рассказа, текли потоки портвейна,
— Ха. Давай. Идти надо, — продолжал Иван.
— Так, поди, поздно уже, — отозвался с надеждой Колюн.
— Для меня не поздно.
Они оделись. Вышли в каменный колодец.
— Здорово! Кто тут жил раньше?
— Господа присяжные заседатели. Федора Михайловича читал?
— Не всего. И давно уже. И не до конца. Слушай! А зачем вино? Поедем на Невский! Сейчас там огни, наверное. Иллюминация.
Иван с сожалением посмотрел на друга детства:
— Неформалы там на гармошках играют. Завтра, Колюн, завтра.
Пришли на «пьяный угол».
— Ванек! Сколько лет, сколько весен! Давно не был.
— Вот, друг приехал. Что у тебя?
— Портвейн, Вань.
— Какой? — лицемерно поинтересовался Иван.
— Вань, армянский. Они там воюют, а портвейн шлют. Вот это и есть интернационализм.
— Но это же отлично, что армянский, — расцвел Иван, — дай-ка нам троечку. — И Колюну: — Пятнарик отстегни.
И Колюн отстегнул.
Возвращались весело. Ночь тепла, будущее безоблачно, встреча радостна, портвейн с собой.
Дома Колюн отрубился после первой бутылки, видно намаялся с дороги.
А Иван сидел долго. Допивал. Оставил, как всегда, на три пальца, укрыл Колюна сползшим было одеялом и себе постелил на полу. А через какой-то миг затрепетал будильник.
Колюн проснулся рано: сказалась разница во времени, которую в поезде не изжил. Долго лежал, смотрел в потолок. Встал, раздвинул шторы. За окном улица, точнее — переулок. Интересно! Люди идут. Ленинградцы. Вот бы переехать сюда совсем. Послонялся по комнате. Осмотрел книжную полку. Иван периодически собирал неплохую библиотеку. Бестселлеры оставались женам, кое-что пропадало после «панельных» визитов. Больше у Ивана красть было нечего. Колюн нашел тоненького Юлиана Тувима. Такого он не знал. Не знал и того, что это есть любимейшая книга Ивана. Лег опять на диван и зачитался. А тут и Иван. Вошел в своем пальтище — шумный и справедливый. Пиво принес. Стрельнул на работе пятерочку.
— Во! Вижу, еще Польска не сгинела. — Дед Ивана был ссыльным польским дворянином. — А пивко-то
— Откуда, Ваня? Искоренили.
— Тогда навались. — Иван изъял из хранилища еще одну баночку сельди, выпустил ее на тарелку. Колюн сразу потянулся вилкой.
— Во! И я не могу отвыкнуть. Как семечки.
Пиво пили до обеда. Беседовали.
— Ну, сейчас пойдем на Невский?
— Конечно. Там тоже пиво есть.
— В гастрономе?
— В барах. На Староневском, «Маячок», на Владимирском, «Хмель», на Лиговке, «Очки». Там дорого. На Гороховую можно, на Сенную, хотя нет, «Старую заставу» искоренили. А раньше там еще автопоилка была и в столовой бутылочное.
Колюн ничего этого не понимал, только удивился, как это вокруг так много пива. Он еще не знал, что настанут времена, когда на каждом углу будет ему и «Мартовское», и «Балтийское», только радости никакой от этого он уже больше испытывать не будет, а будут только ностальгия и тлен.
— Там и пообедаем? — предположил Колюн.
— Еще чего. Деньгами-то швыряться!
— Я деньги берегу. Мне апельсинов купить надо.
— Я все помню. Если забудешь, заставлю взять. А пообедаем здесь. Ты тут посиди, а я сбегаю.
— Горячего бы. — Колюн хотел супу.
— Будет тебе горячее.
Иван был тот еще артист. Так играл, так отчетливо рыскал в столе и по карманам, так натурально доставал бумажник, что Колюн, растаяв от пива, вскочил:
— Возьми вот! Вдруг не хватит?
— Ну давай! Это что? Четвертной?
Он вернулся не так чтобы очень скоро. В левой руке держал связку сосисок, в правой — полиэтиленовый мешок. Там звякало.
— Счас пообедаем. А потом к ледоколу революции. А потом на Невский. В Лавру опять же.
— А Зимний? А Русский?
— Там реставрация сейчас.
— Ты, видно, часто бываешь в музеях?
— Ты только посмотри, что я взял! — И явились на белый свет шесть бутылок рислинга, по три рубля бутылка. — Редкая удача. Только подошел — дают. У вас там есть рислинг?
— Нет. У нас там колбаса. Килограмм вареной или полкило копченой в руки.
— Вот видишь! Тебе сколько сосисок?
— Ну три.
— Ты что! Трижды три! И мне столько же. Будем жить, чтобы жить. А потом на Невский…
— …Чего ж так голова-то болит, Вань? Прямо ухает в ней…
— А. Проснулся, Коль? А чего ей не ухать? По три сухого с утречка. Хочешь сосиску? Я сварю!
— Ой, дяденька музыкант! Заберите меня с собой!.. Времени сколько?
— Полночь. Спешить надо. А то не успеем.
— А что, на Невский ночью не пускают?
— На Невский я тебя не пускаю. С такой головой туда не ходят. Похмеляться пора. А то мне тут в одно место скоро. К пяти утра.
— А ты чего там пишешь?
— Я, Коль, о жизни размышляю. Может, селедочки?
— Нет. Лучше пошли за рислингом. Я сдохну сейчас.
— Ты, Коль, не можешь сдохнуть. Меня комнаты за твой труп лишат.
Вышли через окно. Иван часто так ходил. На эту сторону дома выходило только одно окно, и оттого соседи не могли наблюдать круговращение странствующих гостей Ивана.