Тройняшки не по плану. Идеальный генофонд
Шрифт:
— Срок маленький. Там и не человек был, а так, клетка, — цинично отзывается он. — Не переживай, — бросает и отходит к окну.
— Тебе совершенно все равно? — ошеломленно лепечу я.
— Нет, я лишь оцениваю ситуацию с позиции врача, — оглядывается на меня. — Ты ведь тоже медик, Агата. Будущий гинеколог. Мечтаешь им стать, — убирает руки в карманы, а я головой качаю и зажмуриваюсь, выдавливая слезы. Ни о чем я теперь не мечтаю. — Должна понимать, что и как с тобой произошло. И о развитии эмбриона все знаешь…
Приблизившись,
— Ребенка, — исправляю мужчину и, распахнув глаза, буравлю его зло.
Стиснув тонкие губы так, что их почти не видно становится на лице, Макар окидывает меня уставшим взглядом. И молча направляется к двери.
Догадываюсь, что означает этот его маневр. Мужчина поступает так, когда недоволен моим поведением. Оставляет меня одну, чтобы я «подумала» и провела работу над ошибками.
Но вместо этого я готова сорваться в рыдания. Прокричать: «Не уходи, молю!» — и попросить обнять меня.
Как же плохо.
— Макар? — сипло зову.
Не реагирует. Сталкивается на пороге с моей мамой, взволнованной, нервной, багровой от злости, переживаний и наверняка поднявшегося давления.
— Алевтина Павловна, вы вовремя. Передаю вам наше сокровище, — меняет тон Макар. — А я спешу в клинику.
И исчезает прежде, чем мама успевает что-то ответить. Она смотрит ему вслед. Кажется, молнии в него мечет.
— Мам, что врач сказал? — шмыгаю я носом, сквозь пелену слез с трудом различаю приближающуюся ко мне фигуру. Чувствую, как проминается матрас рядом.
И погружаюсь в тепло маминых объятий. Осторожных, чтобы больно мне не сделать, и бережных. Но не способных исцелить душу и тело.
Молчание…
Значит, все безнадежно плохо.
И я реву надрывнее.
— Девочка моя, тише, — поглаживает меня по макушке мама. — Давай медсестру попрошу, чтобы успокоительное тебе вколола? Доченька, — целует в висок.
— Нет, потом, — откидываюсь головой на подушку, пытаюсь сморгнуть соленые капли, но они нескончаемым потоком льются по щекам. — Скажи, что со мной? — упрямо зыркаю на мать.
Мягкие подушечки пальцев касаются щеки, поглаживают. Добрые глаза родительницы сужаются.
— Трубу сохранить не удалось, вторая воспалена, — проговаривает она честно. Знает, что ложью только хуже сделает. Не переношу и не прощаю подобное. — По-женски восстанавливаться некоторое время придется. Ты сложную операцию перенесла, моя храбрая малышка. Хорошо, что мне позвонила. Промедление… — обрывает себя на полуслове. Сама едва не плачет.
Впервые вижу ее такой сломленной. А еще осознаю, как же сильно соскучилась за месяцы нашей ссоры. Из-за Макара. Которого даже рядом со мной нет сейчас. Не было и ночью, когда все произошло. И если бы не мама…
— Промедление могло стоить мне жизни, — машинально заканчиваю ее фразу. Но не чувствую страха. Ничего не осталось. Лишь один последний вопрос, что раненой птицей бьется в голове: — Теперь я больше
Мама напрягается, мрачнеет, ведет ладонью по моему лбу, смахивая проступившую испарину.
— Станешь, конечно, — выжимает из себя улыбку. Но я предупреждающе головой машу. — В конце концов, технологии ушли далеко вперед. Сначала тебе восстановиться надо. Буду лично тебя вести. Клянусь, все хорошо будет у тебя.
— Вряд ли… — морщусь от очередной вспышки в животе.
— Так, обезболивающий укол сейчас организую, — спохватывается мама. Но я хватаю ее запястье.
Напряженно смотрю на нее, ожидая пусть горькую, но правду.
— Есть риск, что естественным путем ты не сможешь забеременеть, — садится обратно. Проверяет мой шов, поправляет повязку. — Но на этот случай существует ЭКО.
— Макар никогда в жизни не согласится на ЭКО, — обреченно выдыхаю, игнорируя ту ненависть, что вспыхивает в темных глазах мамы. — Я теперь бракованная.
Шесть лет назад…
Перекатываю на ладони пилюли разных форм и цветов. Зачем-то достаю из баночек еще. Задумчиво изучаю их, погружаясь в транс. В другой руке — телефон с запущенным интернетом. Лента соцсети замерла на новости пользователя, которого давно пора бы удалить. Но решительности не хватает.
Два года прошло после операции. Шов затянулся, оставив жуткий рубец. Походы к гинекологам превратились в обыденность. Но результаты неутешительные.
Мама контролирует каждый мой шаг, поддерживает меня, папа первое время вовсе дежурил под дверью. Оба боятся, чтобы я ничего с собой не сделала. Но если поначалу у меня были такие мысли, особенно после отъезда Макара, то сейчас… Я решила, что буду идти дальше. Вопреки всему. И назло бывшему.
Собираюсь проглотить таблетки, но чьи-то теплые ладони вдруг накрывают мои.
— Это что? — хмурится мама, покосившись на телефон. А потом берет в руки баночки с лекарствами, вчитывается в названия.
— Антидепрессанты и те витамины, которые мне недавно прописали. Новые, — все-таки принимаю и запиваю водой. — Не переживай, я не собираюсь прощаться с жизнью. И папу успокой. Сколько можно следить за мной, как за сумасшедшей?
— Я и не… — осекается, протянув руку к телефону и развернув его к себе экраном. — Вот урод, — выплевывает ядовито.
— Почему же, — забираю гаджет. — Он очень красивый. И невеста под стать. Профессорская дочка, молоденькая, правильная и… здоровая, — заканчиваю сорвавшимся голосом.
Разглядываю фото в соцсети. На нем — счастливые молодожены. Цветочная арка, белое платье, костюм с бабочкой, свадебный букет. На фоне — Сиамский залив.
Когда-то Макар обещал мне медовый месяц за границей. Пышную свадьбу. Лимузин. И вообще много чего обещал, будто озвучивал мечты восемнадцатилетней девочки, не планируя воплощать их в жизнь. Да и судьба внесла свои коррективы.