Троюродный дядя

Вчера было скучно. Нет, это позавчера было скучно. Вчера было очень скучно. Читать нечего. Смотреть незачем. Выходить запрещено.

Стол письменный с одним ящиком, стул ободранный, но крепкий, кушетка не хуже больничной. Нет, лучше. В больнице она холодная, с клеенкой, а эта простая, деревянная, с тонким матрасиком, но он есть! Подушка ватная, одеяло ватное, белья нет. Еще есть одежда домашняя, то бишь пижама. И тапки с гиппопотама. А нет, неизвестно, какой размер у гиппопотама. Мы не знакомы. Может, у него

В ящике стола стопка бумаги линованной, карандаши и ручки.

Свет включается, когда за окном темнеет. Гаснет, когда начинает светлеть. Как свет погаснет, лежать можно, досчитав до ста. На счет сто – кушетка сворачивается и поднимается. Я пыталась остаться на кушетке, но она меня брезгливо стряхивает.

Окно высоко, но при желании можно залезть и посмотреть на небо. Небо красное.

Сколько прошло времени с момента моего похищения – неизвестно. Явно больше трех-четырех месяцев. Отмечать сразу не сообразила, спохватилась недавно, два месяца отмечаю. Но это тоже ничего не значит. Где гарантия, что темнеет естественным образом?

Была бы дома – отметила бы ДР и получила паспорт. Наверное. А может и нет. Получается, в больнице я была зимой. Снег я видела точно. Когда был первый взрыв – снега еще не было. Потом провал, вероятно, я было без сознания. Потом, получается, я была в больнице. Еще нашей, раз небо голубое. В нашей больнице, точно. Голова болеть начинает, когда пытаюсь вспомнить второй взрыв.

Что тогда может быть точкой отсчета. Взрыв? Больница? Потом они меня трясли, им нужно все, что могу сказать, про отца.

Получается так, по событиям.

Взрыв первый, больница. Взрыв второй, похищение, опять больница. Второе похищение, тюрьма.

Взрыв первый явно еще дома, на Земле. Больница может быть дома, а может, уже и нет. Тогда второй взрыв для чего? Меня утащить? Не понимаю. С их возможностями – сразу бы утащили, без всяких хлопушек. Допустим, эти взрывы не их рук дело. Чем тогда занят мой отец?

Все, не могу простроить цепочку. Они взрывали, или отец. Взрыв был скорее отвлекающим?

– На выход. Быстро пошла.

Ух ты, это меня? А толкать-то зачем? Есть услужливые дураки, а есть услужливые подлецы.

– Это ты кому сказала?!

Я что, вслух?

– Детка, ты громко подумала!

Очень хорошо, мерси вам. Понятно, где я.

– Даже не мечтай! Ничего ты не выяснишь от дознавателя!

Конечно, нет. Ехал Грека через реку, видит Грека, в реке рак!

– Ты что? Спятила?

Сунул грека руку в реку, рак за руку Грека цап. Корабль лавировал, лавировал, да не вылавировал.

– Где твой отец? Где. Твой. Отец.

Темно. Два голоса с разных сторон. Первый голос повыше, второй с хрипотцой. А я люблю мультики. Про Винни-Пуха. Артист Евгений Леонов такой обаятельный! Надежный. Глаза умные. Держи меня, Евгений Леонов, не отпускай.

Бумс! Больно!

Бах! А вот и третий взрыв!

Наш Бог троицу любит!

– Малыш,

– А?

– Не крутись. Уроню.

Ну да. Кто б ни тащил, ронять меня не надо. Я себе еще пригожусь.

Меня несет незнакомый мужик. Если он не один, значит, крепкий. Или молодой. Нет, вряд ли. Скорее, крепкий. Но руки заняты мной. Значит, не он боевик, кто-то нас прикрывает. Получается, их несколько. Тут два варианта. Или есть переговорник, или есть артефакт. Пощупать не получится. В каком мире, не скажет?

– Не скажу, потерпи.

Ага, ехал Грека через реку, видит Грека, в реке рак!

– Не смеши. Уроню.

А как я пою! Задорно! Раз, два, три, четыре, квадрат, напеть Радецкий марш? Нет, чтобы бежать удобнее, лучше Шутку Баха. Ля-ля-ля-ля!

Ох, портал!

– Спи!

Глаза открывать не стала. Вроде ничего не болит. А перед третьим взрывом мне по личику съездили. Кулаком в челюсть, по-мужски. А сейчас усыпили. Или злой и добрый дознаватели? А могли инсценировать? Могли. Ехал Грека через реку.

Открываю глаза. Окно напротив, небо красное.

Не на Земле. Не в Элании, там тоже голубое небо. У оборотней? Рандиан, скорее всего. Видит Грека – в реке рак. Оглядываюсь. Комната затемненная, обстановка скромная. Чье-то дыхание. Ага, на стуле сидит. Рак за руку Грека цап!

– Малыш, успокойся, свои.

Сажусь в кровати, щелкнула пальцами, свет загорелся. Да, в магическом мире.

– Где я?

– В Новом мире. Как себя чувствуешь?

– Чувствую. Если отвернетесь – проверю.

– Я схожу за твоим отцом, душ за левой дверью, одежда на стуле, завтрак принесут сюда.

Действительно, вышел.

Встала, взяла одежду, пошла в душ. Видит Грека, в реке рак. Сунул Грека руку в реку. Одежда не земная, вариант комбинезона. Или спецслужбы, там может быть любая одежда. Два крана, горячая, холодная. Встала под душ, боже, счастье-то какое.

Ляяя, ляляля ля, ляля ля! Полонез Огинского. Это я учила в первом или втором классе музыкалки. Не помню. Посмотрела в зеркало. Скулы торчат, нос торчит. Все торчит. Точно, килограмм пятьдесят осталось. При моем росте в метр семьдесят. Вытерлась, оделась.

А обувь? Обуви нет. Зато и артефактов, браслетов, ничего чужого нет тоже. Одежду прощупала, швы, вроде нет ничего. Подсушила волосы заклинанием. Выхожу? Выхожу.

– Лера…

Отец. Вообще, я приемная дочь. Где родилась, точно не знаю даже, но в магическом мире. Мой биологический папик маму бросил, скорее всего. А мой отец его дальний родственник, причем дядя двоюродный, а мне, получается, даже дед. Тайна сия покрыта мраком. Мама умерла, меня рожая. Рожала одна. Она была сильный маг, но потеряла сознание. Помощь пришла, я лежала рядом и орала, а ее уже не спасли. Меня переносили из мира в мир, заметая какие-то следы. Чем уж и кому она была опасна, беременная, мне сильно интересно. Это главный мой вопрос.