Трубачи трубят тревогу

Что можно сказать о самочувствии человека, ждущего казни?

На войне каждый, сражаясь и поражая насмерть врага, сам постоянно рискует. Смерть здесь подстерегает на каждом шагу. Но на фронте она бывает разной: может быть славной и прекрасной, как песня, может быть и совсем другой... Меня ожидала именно другая, бесславная.

В бою мне не раз приходилось смотреть смерти в глаза. А тут, сознаюсь, стало страшно. Лучше бы встретиться с ней в чистом поле, сидя верхом на коне.

А каково же принять ее от своих? От товарищей и друзей, с которыми делил и радость и горе, и первое испытание судьбы и первый удар врага, и последнее слово утешения и последний глоток пресной воды?

Теперь, спустя много лет, вспоминаю, что надежд на спасение было очень мало. Нет, не в силу тяжести моей вины, а в силу тяжести обстановки тех значительных и суровых дней. На того, кто объявил мне суровое решение, я даже обидеться не имел права. Солдат Революции обязан подчиняться всем ее законам: и добрым, и жестоким.

В эпоху коренной ломки всего старого, в пылу ожесточеннейшей борьбы тот, кого обвиняли в нарушении долга, не мог рассчитывать на снисхождение.

Находясь под стражей в сельской клуне и ежеминутно ожидая вызова, я думал о своей судьбе. Вспомнились пушкинские слова. «Заутра казнь. Но без боязни он мыслит об ужасной казни...» Может, это так и было. Но Кочубей уже сгибался под тяжестью десятилетий. Это не двадцать один год!

И может, это уже было малодушием, но в те страшные минуты я очень жалел, почему накануне, 14 апреля 1920 года, когда из-за Перекопского вала выполз английский танк, пулеметная очередь врангелевца вывела из строя нашего командира, а не сразила меня — комиссара полка.

Но что же в конце концов случилось? Чем я провинился? Откуда навалилась беда?

Под Перекоп весной 1920 года в 13-ю Отдельную кавалерийскую бригаду, состоявшую из Орловского и Алатырского полков, прибыл 1-й Московский конный полк. После этого Орловский объединили с Алатырским, которым командовал Демичев — в прошлом наборщик из города Карачева. Комиссаром новой, объединенной части назначили меня — бывшего комиссара Орловского полка.

Подпрапорщик царской кавалерии Михаил Афанасьевич Демичев, впоследствии командир 1-го конного корпуса червонного казачества, начал службу в Красной Армии в должности взводного командира. Крепкого телосложения, с вечно насупленными бровями, из-под которых блестели умные серые глаза, он был человеком дела, а не красивых слов. Отеческим отношением к людям и скромной, непоказной отвагой Демичев завоевал крепкую привязанность подчиненных.

В походах бывший подпрапорщик не расставался с кожаной курткой, высокими, почти охотничьими сапогами, шоферскими перчатками-крагами и с вечно дымящейся трубкой.

Незадолго до слияния полков алатырцы совершили героический подвиг, вызвав своим бесстрашием восхищение всех войск Перекопского фронта. Глубокой ночью, пройдя по замерзшему Сивашу, они налетели на мыс Тюп-Джанкой, захватили позиции вражеской береговой артиллерии и разгромили Керчь-Еникальский полк.

Красные конники порубили немало беляков, подорвали орудия и вернулись в Строгановку с 40 трофейными пулеметами и 750 пленными.

За Тюп-Джанкой полк был награжден Знаменем ВЦИК, а многие алатырцы вместе с их командиром Демичевым и комиссаром Генде-Ротте — орденами Красного Знамени. Ходил на Тюп-Джанкой и молодой краском Николай Логинов [1] .

С Демичевым мы проработали недолго. Я заболел сыпняком. Моему ординарцу Сливе, отвезшему меня в Асканию-Нову, в дивизионный лазарет, не понравилось там: в Аскании из десяти больных лишь один выздоравливал. Слива повез меня обратно в Ново-Дмитровку.

Молодой организм, неустанные заботы Сливы и старушки квартирохозяйки помогли мне справиться с тяжелым недугом. Как только вернулись силы, я снова сел на коня.

Вскоре начались ожесточенные бои под Перекопом. 14 апреля на штурм Турецкого вала двинулась 42-я стрелковая дивизия Нестеровича, латышская — Калнина, 3-я — Козицкого, 8-я червонно-казачья — Примакова и 13-я отдельная кавалерийская бригада — Микулина.

Бесстрашные латыши, наступая во весь рост, сломили сопротивление офицерских полков генерала Слащева и первыми ворвались в Перекоп. Там они оставались недолго. Врангелевское командование бросило в контратаку горскую конницу Улагая, кубанцев Шкуро и донцев Морозова, а также конногвардейский полк, состоявший из немецких колонистов Таврии. Вместе с конницей обрушились на латышских стрелков белогвардейские самолеты, французские броневики и английские танки. Латышам пришлось отойти.

Червонные казаки Примакова и полки из бригады Микулина отбили все атаки белой кавалерии. Они и сами не раз бросались на врангелевцев, вынудив их уйти за Турецкий вал. Но этот успех дался нелегко. В широкой степи за Преображенкой осталось много наших людей, сраженных клинками белогвардейцев.

Объединенный Алатырский полк с рассвета до поздних сумерек, пока не утихла эта памятная битва 14 апреля 1920 года, под огнем вражеских самолетов и танков удерживал упиравшийся в Сиваш левый, восточный участок Перекопского фронта.

В тот день наш полк, потеряв до четверти своего состава убитыми и ранеными, не пал духом, не дрогнул даже тогда, когда вышел из строя его командир Демичев.

На ночь нас отвели в Перво-Константиновку. Еще по дороге в село комбриг Владимир Микулин и наш новый военком бригады Альберт Генде спросили меня, кто бы мог вместо раненого Демичева возглавить полк. Я назвал Ивана Самойлова, краскома, командира сабельного эскадрона, бывшего череповецкого пастуха.

— А мы с комиссаром полагаем, что лучше всех справится с полком Шротас, — сказал Микулин.

Я категорически возразил против этой кандидатуры. Пий Казимирович Шротас, уроженец города Вильно, которого бойцы в шутку называли «Пий сто десятый», командир пулеметного эскадрона, человек, знавший свое дело, не трусливый, с холодной головой, но и с холодным сердцем, был слишком флегматичен, чтобы возглавить кавалерийский полк.

— Назначим Шротаса, — настаивал комбриг, — он все же бывший офицер, у него больше опыта.

— Пусть командует Пий Казимирович, — поддержал Микулина комиссар, — а потом видно будет.

На 15 апреля в 6.00 намечалась повторная атака Перекопа, но нам с новым командиром полка Пием сто десятым не пришлось в ней участвовать...

Ночью в Перво-Константиновке Шротас, усадив против себя адъютанта, продиктовал ему приказ, назначив время подъема в 5.00. После тяжелого боя люди очень устали, и я высказал опасение, что из-за позднего подъема полк вовремя не соберется. Шротас успокоил меня, заявив, что он лично объедет подразделения и все будет в порядке.