Трудная ноша. Записки акушерки
Шрифт:
Акушерка-практикантка Хэзард: дело идет
Мой первый выход на работу в родильное отделение больницы пришелся на ночную смену. Я въехала на больничную парковку, заглушила мотор, и не смогла снять руки с руля, оцепенев от страха при виде входа в здание. Луна не светила, но из окон родильного отделения лилось золотистое сияние, озарявшее курильщиков в халатах, группками стоявших во дворе, а само здание словно гудело от безудержной энергии, производимой гигантским, напитанным эстрогеном генератором. Я поежилась и закусила изнутри щеку, наблюдая, как темные силуэты мелькают в окнах на всех этажах – кто-то тащит связку воздушных шаров, кто-то бежит на срочный вызов.
Конечно, моей первой смене в больнице предшествовали долгие часы тщательной подготовки. Нет,
(Дальнейший опыт показал, что огромное количество сотрудников здравоохранения очертя голову бросаются в омут различных злоупотреблений, лишь бы хоть как-то справиться с постоянной усталостью от работы по сменам и эмоциональным истощением.)
Хотя ныне я – настоящий эксперт в сфере самолечения с использованием абсолютно законных возбуждающих (кофе) и успокаивающих (бокал или много бокалов белого вина, такого холодного, чтобы зубы сводило) средств, которые чередую в зависимости от рабочего графика, та первая ночная смена привела меня в полное замешательство. Как заставить себя не заснуть? Как и когда поесть? И, кстати, что поесть? Я знала, что за смену, которая длится двенадцать часов с четвертью, у меня будет три перерыва, но означало ли это завтрак в десять вечера, обед в час ночи и ужин в шесть утра? Может, все наоборот? Всю предыдущую неделю я собирала в сумку аккуратно свернутые пакетики с едой, подходящей для любых причуд моего настроения и аппетита. Любой, кто увидел бы, как я тащу по больничной парковке мешок с энергетическими батончиками, рисовыми хлебцами, фруктовыми салатами и кукурузными палочками, наверняка бы решил, что это для пациента, ложащегося на длительную госпитализацию, а не для практикантки, явившейся всего на одну смену.
Забросив свою ношу за плечо, я прошла мимо приземистой статуи беременной, стоявшей у входа в здание; ее яйцевидный живот был гладкий и ровно светился в темноте. Статуя равнодушно смотрела, как я вхожу в вертящиеся двери и направляюсь к раздевалкам для персонала.
В каком-то смысле это помещение в родильном отделении – великий уравнитель: если вспомнить популярный совет «представьте всех их голыми», то раздевалка как раз позволяет перепуганным новичкам увидеть своих коллег в буквальном смысле без одежды. Старшая сестра, которая вам нагрубила, и вы потом плакали? Да на ней же трусы-недельки! Ассистентка, которая сделала вам замечание за то, что вы завязали мусорный мешок узлом, вместо того, чтобы сложить, как положено, «лебединой шейкой»? Эпиляция подчистую и кружевные стринги – даже воображать ничего не надо. Стоя между шкафчиков перед той своей первой сменой, я смотрела на женщин вокруг меня в разных стадиях переодевания – с разными фигурами и формами, с провисшей кожей или подтянутыми животиками, идеальными хвостами на затылках и такими, при взгляде на которых вспоминалась старая швабра, – и говорила себе: «Они просто женщины, такие же как ты. Никакой разницы. Они тоже с чего-то начинали. Все будет хорошо».
Однако этой уверенности хватило ненадолго. Перебирая чистые хирургические костюмы, сваленные в кучу возле двери, я поняла, что остались только размеры XXL и XXXL. Конечно, две беременности заметно сказались на моем теле, но не до такой степени, чтобы носить форму, в одну штанину которой поместится весь больничный персонал. Мне показалось настоящим чудом, что в этой куче отыскался-таки костюм без пятен чернил или крови; я натянула через голову рубаху, напоминающую туристскую палатку, и затянула брюки на талии шнурком.
Группка женщин собралась перед зеркалом, оживленно болтая в облаках дезодорантов и парфюма. Я стояла у них за спиной и рассматривала свое отражение, чувствуя себя настоящим клоуном изнутри и снаружи. Громадные брюки волочились по полу, а в вырезе рубахи пытливый наблюдатель запросто мог разглядеть мой сероватый «рабочий» бюстгальтер. Часы над зеркалом показывали 19:22, смена начиналась в 19:30, и мой постыдный дебют в этом цирке должен был вот-вот наступить. Я приколола к груди значок: «Акушерка-практикантка Хэзард», уже предвосхищая неизбежные шутки относительно моей «опасной» (hazard – англ., опасность) фамилии, которые будут преследовать меня на
Следом за остальными я прошла через лабиринт больничных коридоров и проехала на лифте до четвертого этажа, на котором утомленный «динь!» объявил о прибытии в родильное отделение. Болтая между собой, пассажирки лифта заполнили небольшой холл, где стояло кресло на колесиках с табличкой «палата 68, не переставлять» на ручке, а на стенах висело три облезлых плаката о пользе грудного вскармливания. Все пошли направо, распространяя вокруг оживленное щебетанье и запах лака для волос; я проскользнула за ними в раздвижные двери, пока те не захлопнулись у меня перед носом. В отделении холодный свет отражался от сверкающих полов, а воздух казался разреженным, и запах дезинфекции мешался в нем с острым привкусом крови. Я сделала глубокий вдох и зашла в «бункер» – кабинет, получивший свое название из-за того, что в его глухом, без окон, нутре строились все планы грядущих работ. Одну стену покрывали написанные от руки объявления, предложения обменяться сменами и сообщения о «вечеринках в стиле 70-х», а на противоположной висели две больших белых доски с фамилиями всех пациенток и кодированной информацией об их состоянии. В начале каждой смены акушерки собирались в бункере и ждали, пока старшая сестра назначит, с кем им работать. Лотерея, которая решала, станут ли следующие двенадцать с четвертью часов твоей жизни тяжким мучением, которое закончится в операционной, или радостным продвижением к легким, эйфорическим родам, после которых благодарная пара распрощается с тобой, заливаясь слезами от счастья.
Сегодняшняя старшая сестра была высокой, с коротко стриженными ярко-красными волосами и длинным носом-клювом. С высоты своего роста она окинула взглядом персонал – девять акушерок и одну перепуганную практикантку, – потом повернулась к доске, мысленно все сопоставила и начала объявлять о распределении на эту смену.
«Палата три, рожавшая, один ребенок, тридцать восемь недель, диабет первого типа, инсулинозависимая, на инсулиновой помпе, шесть сантиметров, неправильное положение… Луиза». Сестра кивнула акушерке, сидевшей возле двери, которая ругнулась, хоть и шепотом, но достаточно громко, чтобы мы услышали ее слова, перед тем как отправиться в третью палату.
«Палата шесть, первородящая, срок плюс двенадцать, стимуляция из-за перехаживания, высокий ИМТ, эпидуральная неудачная, у ребенка подтвержденный ДМЖП, на синтоциноне… Дженни». Молоденькая акушерка с тугим хвостом на затылке вскочила и бросилась к дверям, словно десантник, выпрыгивающий из люка самолета с парашютом на вражескую территорию.
На каком языке они все говорили? У вас, дорогие читатели, есть возможность заглянуть в глоссарий в конце книги, чтобы немного понять их жаргон – пролистайте, и основные понятия, широко употребляющиеся в родильном отделении, станут вам более-менее ясны. Мне же – новоиспеченной акушерке-практикантке Хэзард, трясущейся от страха в костюме не по размеру, – распоряжения старшей сестры казались китайской грамотой. Я поняла только про «первородящую» и «рожавшую», а все прочие сокращения и осложнения остались для меня загадкой. За три месяца теоретических занятий, предшествовавшие этому назначению, мы, по книгам, ознакомились с нормой: здоровыми женщинами на полном сроке с неосложненными схватками, – что, в действительности, от нормы было крайне далеко, как мне предстояло вскоре понять.
Сердце колотилось у меня в груди, пока сестра двигалась дальше по списку, и каждая пациентка оказывалась тяжелее, чем предыдущая: «Послеоперационная, рожавшая, трое родов, после неотложного кесарева, потеря крови 1,4 литра». «Интенсивная терапия, рожавшая, плюс два, близнецы, четвертый день, сепсис». «Палата тринадцать, мертворожденный на двадцать восьмой неделе».
Да что тут, рожают только с патологиями? Неужели нет никого, кто бы приехал, помучился от схваток пару часов и вытолкнул ребенка из своей утробы, не лишившись при этом половины циркулирующей крови и не нуждаясь в промышленных объемах медикаментов, либо и то и другое вместе? Перечисление осложнений и затянувшихся схваток продолжалось, а я тем временем представляла себе, как иду по парковке обратно к машине и еду домой, где муж как раз сейчас должен вытаскивать из ванны наших дочек с прилипшими к щечкам темными кудряшками и нежной кожей, пахнущей шампунем. Я могу все бросить, могу сказать им, что изменила свое решение, и они снова будут меня любить, обрадованные тем, что мама все-таки вернулась и сама уложит их в постель.