Трудная позиция
Шрифт:
— Да чего там. Рецептура обыкновенная. У нас, баркасников, такой порядок: раньше двух перерыва не делаем. Лишку тоже ни-ни. Одним словом — рядись да оглядись. Дело наперед всего...
Крупенину Красиков-старший показался довольно разбитным и артельным, не таким вовсе, каким представлял он его до встречи. Раньше он думал, что это мужик-зверь, если жена слегла от него в больницу. А теперь, присматриваясь к нему, все больше недоумевал, почему же Красиков-младший не решился идти на свидание с отцом один, а утянул с собой его, Крупенина. Да и сейчас в его отношении к отцу ощущалась какая-то непонятная
— Вот вы написали тут: «Не хотим вас огорчить, но вынуждены...» А я прямо сообщу — спасибо за огорчение. Виноватый я... как есть. И никакой снисходительности принимать не желаю. Он, мой Колька, ведь как рос? Один. Я на стороне, а он дома. Ну мать там. А что мать? Она его и сбила с толку...
— Неправда, никто меня не сбивал, — подал голос Красиков-младший. — Сам я все продумал.
— А я тебя не спрашиваю, — обрезал его отец. — Сиди и слухай. Ну, так вот и проморгал я, стал быть, сына. Не дал ему надлежащих умозрений. А посему приношу и вам, и государству свои глубочайшие извинения.
— Да теперь чего виниться, Прохор Андреевич, — сказал Крупенин. — Тут ведь и ваша вина и наша. И дело, конечно, не в этом.
— Почему же не в этом? В этом самом, — настойчиво перебил его Красиков-старший. — Как истый волжанин, люблю правду. Раз сам виноватый, на других складывать не стану. Как это Тарас Бульба сказал про своего Андрея, помните? «Я тебя породил, я тебя и...» Конечно, дальнейшее к нашему времени не подходно. Но тут — кто как поймет. А я, к примеру, скажу: правильный человек был Тарас Бульба.
При этом он налил еще водки в стаканы и предложил выпить за родительскую справедливость. И хотя Крупенин пить больше не хотел, стакан свой все же поднял и чокнулся для приличия. А Прохор Андреевич после небольшой паузы опять о своих родительских обязанностях речь повел:
— Ну вот. Обдумывал я данную историю с надлежащей серьезностью. И такую рецептуру вынес: чтобы не терпеть вам больше мороки, а мне слов на извинения не тратить, из училища моего Кольку уволить нужно незамедлительно. Пускай свою казенную норму отслужит и снова на Волгу вертается. А я уж там родительскую линию довершу с полной ответственностью. Может, до пароходного дела пристрою, а может, к себе возьму.
— А ты меня спросил, хочу я к тебе иди нет? — тихо, но решительно сказал Красиков-младший.
— Ну, в футболисты подавайся али в боксеры, там таких принимают.
— Нет, Прохор Андреевич, не подходит, простите, ваша рецептура, — сказал Крупенин, удивленный неожиданным оборотом разговора. — Жестоко рассуждаете вы о своем сыне. Вникнуть в существо дела не желаете.
— Так я об том хлопочу, чтобы государство не обременять зряшно и вас от лишних забот избавить, — старательно объяснил Прохор Андреевич. — Ну чего ради вы свою чистую биографию об него марать станете? Не сгодился в командиры, пусть, как я, лодки да баркасы идет строить. И обиды тут не должно быть. А у вас на то распоряжение имеется, чтобы не держать кого не следует. Я знаю.
— Верно, приказ есть, — сказал Крупенин. —
— Зачем же тогда писали мне?
— Да ведь думали, как лучше сделать, вот и написали.
— А про то, что в расход меня введете, не думали?
Он расстегнул ворот широкой клетчатой рубахи, налил себе водки, быстро выпил и, не закусывая, отошел к окну. Крупенин и Красиков-младший тоже встали. В комнате воцарилось молчание. Слышались чьи-то шаги в коридоре, да с улицы доносился то нарастающий, то затихающий гул автомобилей.
Первым нарушил тишину Прохор Андреевич. Он вновь подсел к столу и, как ни в чем не бывало, достал из чемодана второго леща, аппетитно ударил по нему ладонью, разрезал.
— Чего же вы разошлись? Давайте угощайтесь.
— Благодарю, — сказал Крупенин. — Уже сыт.
— Так договорить же надо?
— Ну, это можно без закуски.
— А вы не серчайте. Сами понимаете: возраст, нервы. Эх, молодо-зелено! И никак-то с вами не совладаешь. Ну, давайте за мир по единой поднимем, и шабаш. — Прохор Андреевич потянул Крупенина к столу, посадил. Потом так же услужливо посадил сына. Придвинул к ним стаканы.
— Нет, увольте, — сказал Крупенин. — Нельзя больше. Служба, дисциплина, сами понимаете.
— Понимаю, все понимаю, — сочувственно покачал головой Прохор Андреевич. — Незавидное у вас положение.
— Почему незавидное? Живем, как все, служим, стараемся.
— Да я не об этом. За старательность вон орденок вам прицепили. Вижу. Я про личную выгоду толкую. Ну что, скажем, имеете вы в собственном распоряжении? Шинель, сапоги, шапку? Ни кола, ни двора, стал быть. Я так понимаю. А теперича про себя доложу. Я кто? Простой баркасник-дикарь. А у меня какой ни есть домишко в пять комнат, дача каменная с террасой, антоновки да пепена шафранного шестьдесят корней содержу. И на машину очередишка подходит. Вот и прикидывайте.
— А что это значит — «дикарь»? — спросил Крупенин.
Прохор Андреевич зажал проступившую на губах улыбку, не спеша объяснил:
— Бригаду нашу этак величают — «дикая». Самовольная, стал быть. Сами подряжаемся, сами цены определяем. Чудно. А рыбаки пока что без нас не обходятся.
— Интересно, — задумчиво протянул Крупенин, как бы заново приглядываясь к своему собеседнику. — А почему же промышленность баркасы для рыбаков не делает?
— Как — не делает? Делает. Да куда они? На глубь только. А чуть где мель, ни с места — задир получается. А наши — везде ходоки, потому как форма другая. И днище не глубоко сидит. Полнейшая монополия, стал быть. Смекаете?
— Ну как же? Промахи промышленности используете?
— Так ведь не мы — другие используют. Мастеровой человек, он на том держится.
И хотя говорил теперь Прохор Андреевич мирно, с задушевной искренностью, Крупенин слушал его с еще большей настороженностью. — Значит, и сына в свою бригаду завербовать хотите? — спросил Крупенин.
— Да ведь какую склонность проявит. В письмах-то он вроде по пароходному делу интерес имел.
— Ничего я не имел, — запротестовал Красиков-младший. — Ты меня сам подговаривал в письмах. И в пароходство устроить сам обещал. Не правда разве?