Трудная позиция
Шрифт:
— А что... идея? — Забелин вопросительно обвел всех взглядом. Аганесян, стараясь сохранить внешнее спокойствие, попросил:
— Разрешите, товарищ генерал?
— Да, да, пожалуйста, докладывайте.
— Учение, о котором идет речь, зачетное, — как можно внушительнее начал Аганесян. — Курсанты должны получить за него оценки. А если мы посадим к индикаторам молодежь, которой нужно все объяснять, растолковывать... Я не знаю, товарищ генерал, что из этого выйдет.
Опять попросил слова Крупенин. Он сказал, что напрасно подполковник беспокоится за старшекурсников, мешать
— Тоже идея хорошая, — согласился Забелин. — А как другие думают?
Толковали по-разному. Одни соглашались с Аганесяном, другие возражали ему и были склонны поддержать Крупенина. Даже Вашенцев, который вначале держался заодно с Аганесяном, теперь вдруг притих и сидел молча, чего-то выжидая. Осадчий приметил это сразу и подумал: «Откуда у него такая настороженность? Хитрит, наверное». Забелин тем временем продолжал:
— Может, есть другие варианты, товарищи?
Все молчали.
— Пока нет, товарищ генерал, — не очень уверенно ответил за всех Аганесян.
— Что значит «пока»? Выходит, есть, но про запас. Нет уж, давайте все начистоту, без недомолвок. Мне ведь командующему докладывать придется.
Осадчий понимал, чего добивается от офицеров Забелин. Он хотел, чтобы все присутствующие на совещании почувствовали ответственность за принятые решения, поверили в их реальность.
Оставшись потом наедине с Осадчим, он по-дружески сказал ему:
— Ну вот, Артемий Сергеевич, начало, как говорят, сделано. И кажется, неплохое.
— Верно, разговор получился серьезный, — охотно согласился Осадчий. — Особенно о показном учении. Меня только упорство начальника учебного отдела несколько смущает.
— Ничего, — махнул рукой Забелин. — Будет приказ — смирится.
— Да, но лучше, когда человек берется за дело осознанно, с душой.
— Это верно, только Аганесяна ведь тоже надо понять, Артемий Сергеевич. Если начальник учебного отдела не будет воевать за выполнение уже утвержденной программы, какой же он тогда, извините, начальник? Да и мы с вами были бы таким недовольны. Я уверен.
— Значит, вы хотите оправдать его? — спросил Осадчий.
Забелин отрицательно покачал головой:
— Не оправдать, а понять в какой-то степени. В конце концов, с него мы спрашиваем, если где-то не провели вдруг занятие или провели не так, как было запланировано.
— Да, конечно, — сказал Осадчий, придвинувшись поближе к генералу. — Насчет спросить, потребовать — мы умеем. А вот о чувстве нового, о том, поспевает ли наша учебная программа за временем, думаем мы мало, Андрей Николаевич. И было бы неплохо, пожалуй, почаще проводить нам такие дискуссии, как сегодня.
— Возможно, возможно. Ну мы об этом еще потолкуем, Артемий Сергеевич. А сейчас... — Генерал встал и вышел из-за стола. — Сейчас пора отдохнуть. Хватит на сегодня. Поработали.
— Извините, — сказал. Осадчий. — Но у меня есть еще один вопрос. Давно тревожит.
Забелин тяжело, с неохотой, вернулся к столу.
— Ну давайте, если тревожит. Слушаю.
— О семейном положении Вашенцева хотелось бы посоветоваться.
— Он что, жалуется?
— Да
— В чем же дело? Подозреваете, что Вашенцев, кем-то увлекся, нарушил, так сказать, семейные устои?
— Нет, этого я не могу сказать. Меня волнует, что Вашенцев давно живет без семьи. И на скорую встречу с семьей никаких перспектив у него пока нет, по-моему. Жена опять на все лето уезжает в тайгу.
— Что ж, дело, как говорят, хозяйское. — Забелин медленно развел руками. — Да и не жалуется человек, сами же говорите.
— Так это меня и волнует больше всего, Андрей Николаевич.
Забелин смешливо скривил губы:
— Странно.
— Ничего странного. Во всяком случае, в течение зимы жена могла бы к нему приехать.
— А вот это верно, приехать могла бы. Я, кстати, говорил ему, но... — Забелин поднялся, прошелся по кабинету, раздумывая, и остановился против Осадчего. — Знаете что, Артемий Сергеевич. Не стоит пока об этом. Раз молчит человек, значит, не горит.
— Но почему молчит?
— Нет, нет, Артемий Сергеевич, — решительно сказал Забелин. — Вот насчет звания помочь ему нужно. А с семьей сам уладит. Так что в пожарников играть не будем. Не люблю.
— Играть и не нужно, — сказал Осадчий. — Не такое это дело, чтобы играть.
31
Шел двадцать шестой день жизни Красикова в большой госпитальной палате, угнетающе белой, густо заполненной постоянными лекарственными запахами.
Койка Красикова стояла у стены, слева от двери. Его соседом первое время был солдат из стройбата, спокойный, неторопливый. Он знал всех наших и зарубежных хоккеистов и, кроме хоккея и футбола, не признавал никаких видов спорта. Прощаясь с Красиковым, он подарил ему брошюру с правилами игры в хоккей и со своей надписью: «В пятницу «Динамо» будет щипать куйбышевские «Крылышки». Не забудь».
После ефрейтора на койке появился знакомый Красикову курсант Беткин, толстый, краснолицый, неутомимый рассказчик разных любовных историй и пошловатых анекдотов. Его развязность Красикову не нравилась. Но еще больше не нравилось Красикову то, что Беткин все время пялил свои масленые глаза на старшую сестру Люсю и бесцеремонно похвалялся, что, если он захочет, сможет приворожить ее в два счета. Красиков не верил ему и старался на его болтовню не обращать внимания. А полчаса назад вдруг не выдержал, назвал Беткина трепачом. Теперь лежал на койке, закрыв глаза и отвернувшись к стенке. Он не услышал даже, как подошла к нему на цыпочках Люся и, тихо, склонившись над ухом, спросила:
— Вы спите, Красиков?
Он поднял голову.
— Нет, а что?
Сестра была вся в белом: белый халат, белая косынка и белая, слегка золотящаяся челка над темными, подкрашенными бровями.
— Пришли за вами, — сказала она, улыбаясь.
— Кто? — спросил растерявшийся Красиков.
— Кто же! Ваши. Старший лейтенант и полковник.
— Правда? — Красиков сбросил одеяло, готовый на радостях вскочить с койки и вместе с сестрой выбежать из палаты. Но Люся остановила его, строго пригрозив пальцем: