Трудно быть ангелом
Шрифт:
И потом всю дорогу, пока поезд метро тряс мои кости к «Тульской», я думала – любит ли он меня, и почему же его любовь такая сонная, словно болото, покрытое ряской. Или это мои наивные убеждения, что любовь всегда греет и движет, что она может быть жгучей и резкой, нетерпеливой, жадной, яростной, но всегда живой, как ветер, или вода, или огонь. Его любовь – это плюшевый мишка, заснувший на полке под слоем пыли…
Хотя я – дрянь и не имею права так говорить. Я много думаю о том, любит ли он меня, но не помню, когда
Когда добралась до места, то ноги сами нашли дорогу. Я не была на этих танцах больше года, но не забыла ни место, ни его запах.
И как только я переоделась (надела свои старые удобные танцевальные штанишки из розового велюра, обулась в чешки), тело сразу стало легким и упругим. Я потянулась вверх – как ты учила – к солнцу, невидимому за потолком и темнотой, но все-таки следящему за нами своим огненным оком. Мое тело стало настолько невесомым, что я могла бы танцевать на цыпочках.
Народу набралось довольно много. Я почувствовала, что жадно ищу знакомые лица, чтобы не чувствовать себя потерявшимся ребенком. Лица были. Ко мне подошел поздороваться Дамир – наш бывший преподаватель:
– О, Инопланетянка! Давно тебя не было видно!
– Я случайно выпила средство, делающее людей невидимками, – пошутила я. – Но срок действия закончился.
– Отлично, отлично! – Дамир сиял улыбкой, и мне приятно было думать, что он рад меня видеть. Хотя, скажу тебе честно, Дамир рад видеть любого, кто приходит танцевать.
Когда-то давно я принадлежала к этой же яркой и легкой когорте танцоров…
А потом была музыка и танцы. Человеку, не бывавшему на контактной импровизации, довольно трудно объяснить, что это такое. Но мне бы хотелось, чтобы ты себе представила.
Зал, где никогда никому не тесно, и лучшая музыка, которую можно найти в этой вселенной. Лучшая – потому что эта музыка ведет нас как флейта Крысолова: под нее невозможно тупо стоять, вытянув руки вдоль мешковатого тела.
Анжела – организатор джемов – мастерски подбирает музыку, хотя и говорит всегда, что для танца это даже лишнее. Лучше всего танцуется под ту музыку, которая звучит внутри каждого.
– Внутри меня давно не звучит никакой музыки, – сказала я ей после приветственных объятий.
Анжела – невысокая и уже немолодая, но с удивительно гибким и пластичным телом, умными темными глазами, легкая и яркая, как нестареющая хиппи. Впрочем, она и есть вечный хиппи, вечный ребенок цветов, который хотел танцевать и учить танцам и сделал это делом своей жизни.
– Не может быть, чтобы не было музыки. Музыка всегда есть.
– Ну, разве только унылые вздохи считать музыкой, – попыталась пошутить я.
– Конечно, вздохи – это музыка. Попробуй, закрой уши наушниками, не слушай эти барабаны. Станцуй танец своих вздохов. Это тебе сейчас важнее.
Мне хотелось сказать, что я вовсе не жажду танцевать
Но ты же знаешь, Ангел, как опасно не слышать Вселенную, когда она говорит с тобой так прямо. Я буквально увидела за фигурой Анжелы свет из открывающейся двери. И кто-то почти прокричал мне на ухо: «Это подсказка, дурочка! Не вздумай сделать вид, что не слышишь ее!»
Я надела наушники, предложенные Анжелой, и начала слушать свои внутренние вздохи… Сумасшествие – это форма существования, верно, Ангел?
Я сказала про вздохи, просто чтобы отвязаться от липкой доброты Анжелы, которая не желала верить в людей без мелодий внутри. Но стоило закрыть глаза и приложить ладонь к груди – мне послышалось, что мое сердце действительно вздыхает. И я испугалась: это не были вздохи молодого сердца – бойкого и буйного, полного соков и страсти. Мое сердце вздыхало как старик, уставший карабкаться в гору, – сипло, натяжно, вымученно… Это были частые надрывные вздохи – как скрип калитки.
И я стала двигаться, подражая движениям своего старого сердца, которое, казалось, уже ничего не хочет и только просит оставить его в покое. Я изображала его, медленно двигаясь, роняя руки и ноги, покачивая всем телом, теряя равновесие и снова обретая. Периодически я закрывала глаза, чтобы слышать эту странную, но несомненную мелодию, которая рождалась внутри меня.
Я снова вспомнила слова Анжелы, что в каждом из нас живет великое множество мелодий – как в спящей флейте. Нужно только разбудить нас, чтобы мы запели и сыграли свои мелодии.
Сейчас я будила саму себя. И чем больше я танцевала под звуки своих вздохов, тем больше чувствовала, что это – не усталость. Точнее, не та усталость, которая бывает от долгой работы или долгой жизни. Это усталость от скуки, от долгого неподвижного сидения в душной комнате с обитыми чем-то теплым и мягким стенами. Мое сердце состарилось не от лет, а от скуки.
Оно в отличие от меня не могло долго выдержать моего середнячкового покоя. А может, сердце вообще не выносит покой, как ты думаешь?
Когда я подумала об этом, то позволила себе остановиться и открыть глаза.
И догадайся, мой добрый Ангел, что произошло?
Конечно, я увидела Его. И, конечно, он был красив – в первую очередь. Это была основная отличительная его черта – красота. Ясное лицо, почти как у твоих собратьев-ангелов с картин эпохи Возрождения. Голубые глаза – в цвет рубашки, надетой поверх танцевального трико. Светлые волосы, забранные в небольшой хвост. Идеальная осанка танцора и руки, на которые мне сразу захотелось упасть – в стопроцентной уверенности, что такие руки всегда подхватят.