Трудно быть хорошим
Шрифт:
— А ты что, решил, я по мозолям на больших пальцах догадалась? — заливалась девочка.
Мы сравнили мозоли, образовавшиеся от инструмента. Дебби была премилой чудачкой. Никогда не встречал я девчонки, с которой было бы так легко. Мы болтали о музыке, о язычках саксофонов, о школьных делах. Одно было худо — я безудержно врал. Наболтал, будто играл в оркестре Сисеро, в клубе, где заправляла мафия. Дебби сказала, что в Сисеро никогда не была, но что там творится — конец света. «Конец света» — ее излюбленное выражение. На прощанье Дебби пригласила меня в гости. Написав на салфетке адрес, спросила, знаю ли я, как туда добраться. На что
— Ну само собой.
«На Север, к свободе!» — стучало у меня в голове, когда я ехал к Дебби в первый раз, мучительно пытаясь вспомнить все небылицы, которыми угостил накануне. Добирался целый час, сделал две пересадки, и кончилось тем, что совсем заблудился. Я привык к улицам под номерами, они точно указывают, где вы находитесь и какая улица следующая. «Будто широту знаешь», — сказал я тогда Дебби. Она же доказывала, что их Северный район более аристократичен, поскольку у здешних улиц есть названия.
— В номере отсутствует индивидуальность, пойми, Дэвид. Разве можно питать какие-нибудь чувства к улице, которая называется «Двадцать вторая»? — убеждала девочка.
В Южном районе Дебби не бывала, разок только ездила туда в музей.
Домой я возвращался на поезде «Б» — он как раз останавливается у Дуглас парка — и воображал, что Дебби сидит рядом. Подъезжая к своей остановке, придирчиво разглядывал крытые толем крыши, веранды, переулки и внутренние дворики, втиснутые между фабрик, стараясь представить, как это все видится человеку, впервые попавшему в наш квартал.
Вечерами Двадцать вторая сверкает многоцветьем огней, мерцает неоном витрин и тротуаров. Воздух пропитан ароматами ресторанов — гамбургеры, пицца, блюда из кукурузы, кипящее масло от «такерфас». В барах гремит музыка. А если идет дождь и мокрая мостовая масленисто блестит, а огни расплываются и дробятся, Диджо неизменно принимается насвистывать «Гарлемский ноктюрн».
По наследству от отца мне достался «шеви» 53-го года. Нет отец не умер, просто он рассудил, что лучше отдать машину мне, чем выбросить. Цвета она была — где не поржавела — детской неожиданности, но зато крепкая как танк. И грохотала, кстати, так же. Но зато не буксовала, даже когда я с нейтральной передачи резко бросался вперед.
Иногда по вечерам на Двадцать пятой устраивались гонки. Двадцать пятая — это тупик, с заброшенными фабриками и машинами-развалюхами вдоль обочины. Мне тоже не раз намекали, что моему «шеви» пора занять подобающее ему место — рядом с остальным металлоломом. Гонщики выстраивались в ряд, машины их, выполненные по индивидуальному заказу — приземистые, обрубленные, тупорылые — всякие, — сверкали; сверхмощные моторы ревели. Мы торчим поблизости, дожидаемся появления полиции и тогда сбрасываемся на бензин и едем кататься: я — за рулем, Зигги как всегда крутит ручку приемника, настраиваясь на репортаж с участием «Белых Гетр», а остальные вопят, требуя музыку.
У моего «шеви» тоже была деталь, выполненная по «индивидуальному заказу» — деревянный бампер. Его пришлось поставить после того, как я чуть не распростился с жизнью на улице у Канала. Поначалу, когда мне только досталась машина, у меня было лишь разрешение на вождение, и Зигги, уже получивший права, ездил со мной. И вот, практикуясь, огибал я угол улицы, задел бордюр на Канале и загрохотал по тротуару, пока не врезался в знак «НЕ ПАРКОВАТЬ». Тот от удара полетел через перила моста. В ветровое стекло брызнули
— Боже, Дейв! Ты же мог навсегда расстаться с жизнью! — укорил он. Подобное мог бы сказать мне отец. Но Зиг?! Правда, тем летом Зигги ходил особенно нервный и встревоженный. «Белые Гетры» вдруг возглавили лигу, спровоцировав прежний кошмар впечатлительного болельщика: ему снова стала сниться атомная бомба, сброшенная на город в час победы «Белых Гетр».
Бедный «шеви»! Мало того, что разбились фары, столб от знака оставил глубокую вмятину на бампере. Перца посетила идея намотать в этом месте цепи на бампер, другой конец — прицепить к решетке подвального окна и пустить машину задним ходом: таким образом, цепь должна была разогнуть железяку. Идею эту мы осуществили — бампер благополучно отлетел. Тогда Перец, считавший себя человеком с техническим складом ума, прикрутил к машине толстый деревянный бампер.
Перец бредил «шеви», Я разрешил ему водить машину, и он носился по переулкам, сшибая деревянным бампером мусорные баки, будто равномерно бухая по барабану: бум-м, бум-м, бум-м.
Через некоторое время Перец дошел до того, что вообще не хотел расставаться с рулем. Я понимал почему. Когда ведешь колымагу, которую можешь грохнуть без сожаления, возникает удивительное чувство свободы, кажется, что ты неуязвим. Каждую субботу, раскатывая по кварталу, мы видели парней, которые часами драили свои машины, возились под капотами. Я дудел им из окошка на саксе и орал:
— Эй, эй! Чего гробите такой прекрасный денек под своим драндулетом?
Они поднимали глаза от разводов полировочной пасты и вскидывали большой палец.
— Тьфу, дурилы! — презрительно хмыкал Перец.
Машину он вел одной рукой, а другой — шлепал по крыше в такт музыке, лившейся из приемника. «Шеви» служила ему еще и барабаном. У светофоров он выскакивал и принимался отстукивать мелодию на капоте. Поскольку водил машину всегда он, я стал прихватывать с собой сакс. Затормозим, бывало, на автобусной остановке, где люди, погрузившись в задумчивость, ждут транспорт, Перец лихо отбивает ритм по крылу, а я заливаюсь на саксе припевом из «Хэнд Джайв». Потом вскакиваем обратно в «шеви» и срываемся с места, словно скрываясь от погони.
В конце концов я продал «шеви» Перцу всего за двадцать пять долларов. Он говорил, что отремонтирует ее, но вместо этого стал использовать машину как таран. Гонял на ней по ночам вокруг строительных площадок нового скоростного шоссе, сваливая желтые ограждения с лампочками и щиту «ИЗВИНИТЕ ЗА НЕУДОБСТВА…».
Зигги, у которого после наших катаний появился тик и легкое заикание, наотрез отказался от подобных развлечений.
«Гетры» одерживали победу за победой.
Однажды ночью гоняли мы по Тридцать девятой. Перец разогнался, чтобы проскочить на красный свет, и тут коробка передач целиком вывалилась на мостовую. Он, Диджо и я толкали машину несколько кварталов, не встретив, к счастью, ни одного фараона. Улица пошла под уклон, к тому же мы так разогнали «шеви», что дальше он покатился сам. Перец снова уселся за руль и правил, в зажигании торчал ключ, играла музыка.