Трудные дороги
Шрифт:
Мы парировали недоверие секретаря изображением великого нетерпения: нам надо как можно скорее ехать дальше, мы выполнили важное государственное задание! Надо сейчас же послать донесение в Геолком. Где ближайшая почта, телеграф? Натиск был энергичным и искренним: секретарь, явно не доверявший нашим «документам», смягчился и почти со смущением сказал, что телеграфа у них нет и он не знает, как нам поскорее выбраться отсюда.
С красочными подробностями рассказали нашу легенду — она вызвала интерес. Выяснилось: до ближайшего сельсовета — километров двести пятьдесят, при сельсовете есть и единственный, в этих местах милиционер. До районного городка на большой судоходной реке — около пятисот
Два раза в начале лета, в высокую воду, сюда приходит пароход с баржами, привозит продукты, охотничьи и, рыболовные припасы на год и забирает отсюда и из других поселков по реке пушнину, оленьи шкуры, масло, рыбу. Пароход уже в пути, его ждут через четыре-пять дней. С ним мы можем поехать в районный центр, а там уже есть регулярное пассажирское движение. Можно поехать на лодке, но выйдет дольше и пароход все равно обгонит нас. Лучше подождать парохода. С остановками, он идет семь-восемь дней — не больше, чем через две недели, мы будем в районном городе…
Наше отчаяние дошло до предела: две недели! А у нас важное задание! В душе радовались: надо отдохнуть, привести себя в, порядок. Впереди еще не мало трудностей. С унылым видом согласились: что ж, придется ждать.
Пока разговаривали, секретарь рассказал о себе. Он — член партии, считает себя секретарем местной ячейки, хотя он тут единственный партиец. Бывший путиловский рабочий, слесарь; году в 1912 его сослали в эти края, за пропаганду на заводе. Здесь он женился, оброс семьей — и застрял навсегда. Говорил он об этом с ноткой ожесточения, — я подумал, что это должно быть озлобленный и неважный человечишка, потому и активист. Его, городского жителя, тянет отсюда, но у него нет воли, чтобы выбраться «на большую землю». Что он там? Здесь он — первый человек на сотни верст.
Узнав, что мы из Ленинграда, — на самом деле мы не бывали там, — секретарь оживился, начал расспрашивать. Мы отделывались восклицаниями: «О, вы бы не узнали! Куда там! Новый город!» Хвощинский едва не испортил музыку. Секретарь спросил: как Невский? Хвощинский поспешил: «Проспект Ленина? Не узнаете!» Я чуть не подпрыгнул: кто же не знает, что Невский давно — «Проспект 25 октября»? Секретарь мгновенно насторожился:
— Ленина? А не 25 октября? — Я двинул Хвощинского под столом ногой — он нашелся:
— Да, да, а недавно переименовали: проспект Ленина! Как же, такое имя. А вы и не знали?
Секретарь не знал, верить или нет. Кажется, поверил.
Нам определили место для жилья. А как с питанием? Где брать продукты? Уполномоченный добродушно спросил:
— Вы какие карточки получали?
— Карточки? — удивились мы. — У нас не было карточек. В экспедиции полагается полярный паек. А это знаете, что за штука? В него даже шоколад входит, — вдохновенно врали мы, чтобы произвести впечатление и чтобы нас не обижали с продуктами: после трудного похода надо подкрепиться.
Уполномоченный даже извинился: у них малый выбор. И написал записку в кооперативный амбар: отпускать нам сливочное масло, белую муку, гречневую крупу, сахар. Оленина, рыба, молоко найдутся у хозяев.
Поместились в просторном светлом доме, в большой чистой горнице, обставленной полугородской мебелью: венские стулья — и простой стол под грубой скатертью; диванчик на тонких ножках — и широкая скамья вдоль стены, застеленная оленьими шкурами. На оструганных стенах — древние фотографии, на старом комоде — желтые от времени безделушки из раковин. На скамье нам соорудили постели из оленьих шкур.
Хозяин, небольшого роста жилистый старик, принял радушно. Неразговорчивый, он больше отмалчивался, посасывая трубочку
Дочь хозяев вышла замуж, сын был в армии — случай позаботиться о нас, внес желанное разнообразие в жизнь хозяев. Нам тоже хорошо: мы предались спокойному отдыху...
В селе всего дворов двадцать и только один русский — секретарь. Несколько хозяйств туземцев-оленеводов; остальные, как наши хозяева, говорили хорошо и по-русски, и по-своему и по-туземному, но были не из местного народа. Энергичные, предприимчивые их предки, несколько семейств, еще в прошлом веке пришли сюда из-за гор и основались тут. Жили они главным образом за счет туземцев, оленеводов и охотников. Каждая семья имела несколько семейств туземцев, которые круглый год кочевали в тайге и только два-три раза в году приходили сюда. И обязательно к «своим», к знакомым: туземцы были на редкость привязчивы, постоянны и честны. Они приходили, как друзья к друзьям, привозили пушнину, оленьи шкуры, жили неделю-другую — поселяне принимали их тоже, как друзей, радушно угощали и в обмен на доставленное давали приготовленные заранее продукты, охотничьи припасы, белье, платье, разную хозяйственную и другую мелочь. Прежде все это привозилось сюда за пятьсот километров на лодках, потом лодки сменил пароход.
Расчет велся «по-свойски»: сколько бы туземец ни привез, ему не надо было больше того, что требовалось для кочевого существования, лишний груз его даже обременял. И редко бывало, -чтобы хозяин оставался должен туземцу. Чаще получалось наоборот, но хозяин не напоминал 6 долге своему другу: не было случая, чтобы туземец не уплатил. Случался плохой год — хозяин не колеблясь давал -туземцу все необходимое, туземец -же не стеснялся одолжаться, в счет будущих благ.
Эти «долги» тянулись из года в год и, видима, не тяготили ни одну, ни другую сторону. И хотя материальная основа дружбы была очевидна, она не мешала человечным отношениям. Хозяева тоже привыкали к туземцам и считали их почти членами своих семейств. Туземцу же, месяцами кочевавшему в тундре, сознание, что где-то у него есть верный оседлый друг, давало большое удовлетворение. И каждый приезд в село, в которое, как на ярмарку, собирались десятки оленеводов со всей громадной округи, был веселым праздником. Дело было, очевидно, совсем не в материи: о ней мало думали, вероятно, зная, что она будет при всех условиях, — дело шло о духовной потребности общаться с людьми. И у. Хозяев в селе потребности, по всей видимости, были не велики: в селе не появилось плакатных богатеев, притесняющих будто, бы несчастных туземцев. Хозяевам, наверно, удовлетворение доставляло ощущение, что они нужны туземцам, этому богатому, но почти пустому краю.
Село жило в довольстве до последнего времени. Сельчане ловили еще рыбу, охотились, у каждой семьи было по три-четыре коровы, кое-кто имел своих оленей.
Перед нашим приходом вольная жизнь кончилась: пришел приказ собраться в колхоз. Что это за штука и зачем, сельчане и тут не понимали, как и всюду. Коров пока оставили по дворам: некуда собирать. Приказали сдавать молоко, но его негде было перерабатывать и некуда отправлять. Однако, приказ надо выполнять: молоко стали сливать в бочки из-под рыбы. Молоко портилось, но как ослушаться? Уполномоченный послал гонца в сельсовет — через неделю гонец вернулся и привез новый приказ: вместо молока пусть сдают масло. Этим пока и ограничились и считалось, что в селе есть колхоз, хотя его и не было. Но он был на бумаге, а это тоже сила.