Трудные дороги
Шрифт:
До этого я не представлял, насколько упряма, сильна и даже тверда вода горной речки. Она не давала переступать, отрывала подошвы ног от каменного русла, — чтобы сделать шаг, надо, преодолевая напор, сдвинуть большую тяжесть, чуть скользя по дну. Если поднимешь ногу, вода немедленно схватывает ее и несет — ногу уже нельзя поставить на дно и укрепиться. Свирепо злясь, вода кипела, пыталась повалить; палке тоже не найдешь опору, вода вырывает ее из рук, — и когда идешь, чувствуешь себя, будто борешься на жизнь и смерть со злобным и могучим существом, у которого только одна задача: во что бы то ни стало погубить тебя.
Во вторую речку первым полез я. До
На другом берегу мы разжигали костер, сушили одежду и долго отделывались от страха, который внушила нам переправа. Нет, аварию к нашей легенде можно было прибавить: мы заслужили эту прибавку не легким трудом…
Дни уходили, а не было и признака, чтобы горам подходил конец. Мы шли в горах уже дней пять, а у меня было такое ощущение, что мы только в сердцевине хребта. Мы поднимались на высокие вершины, с надеждой смотрели на восток: открывались только новые и новые горы, целые стада гор, и дальние из них, казалось, были не ближе, чем в первый день. Какая-то нескончаемая пустыня гор — когда она кончится?
Перевала так и не было. Может быть, мы шли по нему, а может, давно потеряли, плутая по извилистым долинам. Как его определить, если нет ни одного знака, а долины, ущелья, горы по разному, в десятках вариантов, повторяют друг друга и схожи, как близнецы? А тут еще пошаливает компас: наверно, близко залежи руды и стрелка компаса то и дело вихляется в стороны. Не идем ли мы вдоль гор или пересекаем их не по прямой и этим удлиняем наш путь?
Торопиться надо было и потому, что продукты подходили к концу. Я ругал себя последними словами за безволие, уступчивость: в первые дни пути, когда выходила очередь готовить еду Хвощинскому, он расходовал продукты в два и три раза больше нормы. Я возражал, но он с обезоруживающей беспечностью говорил, что продуктов хватит, а не сытыми мы будем идти медленнее и получится то же самое. Правда, путь был трудный и затрату энергии надо пополнять, но нельзя и не думать о будущем. Слабо возражал я и потому, что Хвощинский был лет на пятнадцать старше, а я много полагался на возраст и хотя уже не раз убеждался, что мудрость возраста и опыта чересчур относительны, еще не отвык смотреть на старших, как на более опытных во всех случаях жизни, а возможно, даже и более умных людей. В конце концов я все же взбунтовался и взял продукты под свой контроль, но было уже поздно: к вечеру пятого дня блуждания в горах еды у нас осталось только на сутки.
А мы сильно вымотались. Мучили переходы через речки, крутые подъемы, сырость. Сапоги разваливались — ноги всегда мокрые. Ночами холодно — мы ложились ближе к костру, ночью встрепано вскакивали: на нас горела одежда, от угольков, которыми стрелял костер. У меня на одежде были прожжены дыры до белья; у Хвощинского от воротника бушлата остались одни ошметки, на спине бубновым тузом выгорела большая дыра, на полах из дыр торчали хлопья опаленной ваты. И как не старались чинить штаны, рубашки, пиджаки, выглядели мы оборванцами. Это тоже угнетало: вряд ли мы произведем хорошее впечатление на тех, кого встретим, выйдя к жилью.
До злобы
Серые, большие, они не давали нам покоя с первого дня в тайге. В горах они носились тучами. На них не действовал дым, они, кажется, не боялись даже огня и бодрствовали круглые сутки. Сначала я радовался, когда мы поднимались на высокие голые горы, где дул ледяной ветер: тут комаров не будет. Но однажды меня охватил суеверный ужас. Мы взбирались на гору, навстречу свирепому ветру, комаров не было и я радовался этому, — случайно взглянув на спину Хвощинского, я вздрогнул: черный бушлат его был усеян зловещими серыми пятнами. Не желая расставаться с пищей, комары переваливали гору на наших спинах.
В накомарниках душно, но снимать их нельзя. При еде надо хотя бы приподнимать — комары нападают полчищами, лезут в рот, в нос, в уши и жалят так, что из проколов выступают капельки крови. Надевая накомарник, знаешь, что под ним обязательно есть три-четыре штуки — их надо выловить, иначе они не дадут идти: будешь заниматься только тем, чтобы отбиваться от них. Но они все равно ухитрялись: находили микроскопические дырочки в верхе накомарника и кололи сквозь волосы, как острым шилом.
Это проклятие северного лета, жестокий бич тайги и гор, от которого нет избавления, способен свести с ума. Лица у нас распухли, а ничем не защищенные руки стали вдвое толще, они зудели и чесались: на них не было живого места…
Продукты на исходе, мы устали — надо как можно скорее выбираться из гор А они все не кончались. Одна долина переходила в другую, за каждой пройденной горой вставали новые и похоже, что мы в громадной мышеловке и нет нам выхода. Горы закрыли от нас цель, лишили простора — выберемся мы или тут погибнем? И теперь, когда мы были наедине только с горами и не могли преодолеть их ничем не прикрытой мощи, впервые зашевелилось сомнение — оно подтачивало ту твердую уверенность, с которой мы пустились в путь Удастся ли наш замысел? Тут он зависит не столько от нас, сколько от этих проклятых гор, не желающих выпускать..
Утром на шестой день гор мы шли по широкой долине, на юг. Слева влилась еще долина — повернули в нее Высокий мачтовый лес, журчит ручей; долина чуть заметно поднимается, клоня на северо-восток. Идем час, другой — все тот же молчаливый лес, а в нем веселое бренчанье ручья и шмелиный звон. Перед обедом лес начал редеть, мельчать, переходить в кустарник, а долина по-прежнему тянется вверх и ей, уже, как видно, нет конца. Остановились на привал, сварили обед — продуктов осталось только на ужин. Что будет дальше?
Не задерживаясь на отдыхе, пошли снова. Кончился и кустарник — идем роскошным альпийским лугом, сдавленным между гор Поникла, измельчала и трава, ее сменил мох, лишайник, кое-где приподнимаются, стелясь понизу, уродливые полярные березы Солнце слепит, но прохладно: лучи почти не греют Остался позади и лишайник, мы идем по кремнистому, словно укатанному полотну, как по хорошо вымощенной дороге. А долина все поднимается полого и ровно и становится будто жутко, куда она ведет нас? Есть у нее конец и что в этом конце? Прошло много часов, как мы вошли в нее; то и дело сверяюсь с компасом: север-восток-восток Куда мы поднимаемся?