Трудный переход
Шрифт:
— И никогда с ним не встречалась? — не отступал Петро.
— Право, что-то не припомню.
«Плохи мои дела», — насмешливо подумал Григорий.
— Богатым будешь, Гришуха, непременно разбогатеешь, примета есть такая.
И у Анюты на красивом лице разлилось неподдельное удивление, когда услышала его имя.
— Боже мой! — воскликнула она. — Так это же Андреев, сержант Андреев!
— Лейтенант, — поправил Игонин.
— Я ж в таком виде никогда вас не видела, извините, пожалуйста, сразу и не признала.
Она мило окала.
Анюта забросала Григория вопросами: где воевал, что с Качановым, давно ли ранен. Он едва успевал отвечать. Ее заинтересованность согрела его окончательно, и он рассказал, что ему докладывали ребята — видели ее у дамбы на Висле.
Они бы еще, наверно, поговорили, но помешала Света. Она появилась сердитая, даже брови свои маленькие свела — вот как рассерчала.
— Товарищ подполковник! — в сердцах сказала Света. — Ему же нельзя! Он уже сегодня на прогулке был.
— Извините, виноват.
— И еще, товарищ подполковник, зачем вы разрешили курить в палате?
— Каюсь, виноват.
Насмешливый тон, которым разговаривал Игонин, обидел ее, она махнула рукой и совсем по-бабьи сказала:
— А ну вас, я вам серьезно… — И отошла к ограде, поняла, что мешает, — сообразительная.
Анюта крепко пожала Григорию руку, пожелала скорейшего выздоровления и направилась к машине. Шофер сразу проснулся и завел мотор.
— Давай-ка я тебя на прощанье обниму, — сказал Игонин и прижал к себе Григория, с неуклюжей ласковостью потер ему стриженый затылок.
Уходя, вдруг вспомнил:
— Скажи твой адрес. Нет, нет, не полевую почту, а домашний.
— Я ж домой не собираюсь.
— Брось, вижу, какой ты теперь солдат. Пока ремонтируют — и войне конец. А после войны мы к тебе на Урал вместе с Анютой нагрянем. Не выгонишь?
— Посмотрю на ваше поведение.
— Мы хорошие. — Петро приблизился к Андрееву и, собираясь сообщить какой-то секрет, глянул на Анюту, которая усаживалась в машину, и на Свету, стоящую у ворот в ожидании Андреева: — Наследника ждем, сообразил?
— Сообразил.
— Сегодня отправляю Анюту к матери в Вольск.
— Как она там, мать-то?
— Порядок! Такую мне нотацию прочитала в письме за все мои прежние грехи — слеза прошибла. Рада, что Анюта к ней приедет.
— Хорошо!
— Еще как! Вот таковы, брат Гришуха, дела. С сыном к тебе приеду, но я, между прочим, согласен и на дочь. Ну, бывай!
Петро в два маха добрался до машины, легко прыгнул в нее, и шофер дал газ. Григорий улыбнулся: ох, много еще мальчишечьего в этом подполковнике!
Григорий дождался, пока машина скрылась из виду, и повернулся, чтобы идти к себе. Заметил возле ворот Свету. Она ждала его по-прежнему сердитая, держа руки в карманах халата, обиженная на Игонина и на Григория. И столько в ней было трогательного и беспомощного, что зашлось от жалости сердце. Он остановился, оперся на костыли
— Федул, а Федул, чего губы надул?
— Рассерчала я на вас!
— Вот так да!
— Мне от доктора влететь может — нарушаете режим.
— Ничего, доктор хороший, он поймет, что не каждый день встречаются старые друзья!
Она поглядела на него пытливо, и постепенно на лбу разгладились сердитые морщинки и в темных зрачках затеплились искорки.
— А кто эта женщина?
— Жена моего приятеля. Я тебе о них как-нибудь расскажу, это интересно.
— Вот хорошо-то! — радостно согласилась Света и заговорщицки прошептала: — Пойдемте скорее. Все же лучше, чтобы доктор не видел нас на улице!
Григорий заковылял вперед. Света шла, поотстав на полшага. Но он затылком чувствовал на себе ее взгляд, и на душе от этого становилось тепло и немножечко почему-то тревожно. Такого с ним еще не бывало.
НА ВОСТОК
Поезд бежит сквозь ночь на восток. На стыках рельс постукивают однообразно колеса: «Во-сток, во-сток, во-сток». Часто останавливается, стоит нудно и долго. Говорят, в этих местах шуруют недобитые банды бандеровцев. Перед выездом санитарам и всему обслуживающему персоналу выдали оружие. Видно, мало освободить родную землю от фашистских орд, ее надо очистить еще от всякой другой нечисти. Ведь после каждого наводнения приходится очищать землю от наносов.
Григорий не спит. Не потому, что проезжают неспокойную зону, он почему-то был уверен, что на санитарный поезд никто не нападет. Нет смысла. Просто не спится. Многие не спят, переговариваются вполголоса — едут в глубокий тыл. Курят, мелькают точечки цигарок, возникают маленькие заревца.
Раненых из Григорьевой палаты эвакуировали всех, даже обожженного танкиста Мозолькова. В этот вагон с Григорием попал Алехин, а Демиденко с Мозольковым ехали через один вагон впереди. Алехин сразу обзавелся знакомым. Как ни странно, его наивные вопросы никого не смущали, на них отвечали всерьез. Алехин уже успел рассказать, что он с Байкала, что есть у него мама и две сестры. Будет проситься домой.
— А что, отпустят! — подогрел мечту Алехина пожилой солдат. — Нашего брата покалеченного сколь? Счету нет. Школы и те в лазареты передали. Отпустят тебя, парень, ибо ты уже не вояка и нечего тебе государственную койку занимать.
Сейчас Алехин тоже не спит, прислушивается — не стреляют ли? Потроха бы вытряхнуть из этих паразитов бандеровцев.
Андреев об этом не думает. У него свои мысли. Доктор Кореньков перед отъездом пришел в палату и принес рентгеновский снимок. Они оба рассматривали его на свет, и Андрей Тихонович заостренным концом карандаша показал на непонятном Григорию снимке зигзагистую темную линию и объяснил, что это не что иное, как трещина на коленной чашечке. Она требует тщательного лечения, поэтому придется Андреева эвакуировать в глубокий тыл.