Трудный переход
Шрифт:
Света помогла новичку лечь на спину, и он лежал, подняв руки. Девушка стояла возле него и полотенцем отгоняла мух. Окно в палату почти не закрывали: на улице было тепло, и мух набралось много. На них как-то не обращали внимания. Сейчас же мухи устремились на обожженное тело.
Появился доктор Кореньков. Он приказал Свете принести две подушки и вызвать какого-то Дудку. Подушки Света подложила под локти больного, и ему стало удобнее держать их. Дудка оказался щупленьким рыжим мужичком, на котором красноармейская
— Сделай, — сказал ему доктор, — такие колпаки-наручники из мелкой сетки. Для лица тоже.
— Слушаюсь, товарищ военврач.
Дудка, боясь прикоснуться к больным рукам, на расстоянии смерил их длину складным метром и исчез так неслышно и незаметно, что Григорий глазом не успел моргнуть. Проворен Дудка!
— Где вас так? — спросил Кореньков.
— Под Радомом.
— Ничего, до свадьбы заживет.
— Я женат, доктор.
— Тем более. Значит, еще быстрее заживет.
— Доктор, я хочу спать. Не спал четверо суток. Но уснуть не могу.
— Потерпите. Вот Дудка сделает вам латы, и что-нибудь придумаем. Перевязывать нельзя, а так мухи замучают.
Через час Дудка принес свои изделия. На лицо надели что-то вроде накомарника из тонкой металлической сетки, очень просторного — между сеткой и лицом расстояние было не меньше десяти — двенадцати сантиметров. На руки Дудка смастерил подлокотники, которые сверху тоже обтянул сеткой. Руки по локоть оказались внутри, словно в мышеловке. Дудка, видать, головастый мужик: сделал так, что эти приспособления не больно, но прочно крепились, и человек мог вставать и ходить с ними.
Света принесла маленький стаканчик мутноватой жидкости — снотворное. Новенький принял его, но уснуть не мог. Лежал на спине и ждал, когда лекарство станет действовать, а оно не действовало. Тогда он разозлился, сполз с койки и, открыв дверь, закричал:
— Сестра-а-а!
Кто-то из коридора отозвался, пообещав прислать ее. Но для большей убедительности больной еще раз крикнул сестру и остался ждать у двери, странный в своем облачении, словно бы пришелец из другого мира.
Прибежала Света. Новенький потребовал:
— Дайте еще этой пакости!
— Не могу, да вы ложитесь.
— Не можешь?! А я мог гореть в танке?! Думаешь, на коленях буду упрашивать?! Не принесешь, весь госпиталь на ноги поставлю, я вам устрою концерт! Живо!
У Светы от обиды задергались губы, и, чтобы не расплакаться, она круто повернулась и убежала.
— Доктора! — закричал ей вслед танкист.
Григорий сказал:
— Разве можно так с девушкой разговаривать? Она-то при чем?
Танкист зло глянул на Андреева сквозь сетку красными без ресниц глазами и отшил:
— Не ваше дело!
— Послушай, милый человек, — подал голос Демиденко, — в чужой монастырь, со своим
— Катитесь вы… — огрызнулся танкист, но на койку завалился снова и уже спокойнее сказал: — Побыли бы в моей шкуре…
Пришел Андрей Тихонович вместе с заплаканной Светой.
— Я вас слушаю, — обратился он к больному, прикрывая ему одеялом ноги.
— От вашей микстуры ни жарко, ни холодно. Я хочу спать или сойду с ума!
— Я дал усиленную дозу.
— Ваша доза на меня не действует. Дайте такую, чтоб я всех забыл к чертовой матери!
Танкист разговаривал раздраженно, готовый сорваться. Но его, видимо, удерживало спокойствие доктора и его благожелательное отношение. Андрею Тихоновичу было над чем задуматься. Он-то лучше других понимал, что для измученного танкиста сон — это все. Это главное лекарство. Нервы напряжены до предела, и уснуть, как обычный человек, он не в силах. Даже усиленная доза брома не берет. Дать еще? А если уснет и не проснется?
— Доктор, войдите в мое положение, — умолял танкист, — я дал бы расписку, что за последствия отвечаю один, но вы же видите — я не могу писать.
Кореньков решительно махнул рукой. Света принесла брому, и танкист выпил еще два маленьких стаканчика. И уснул.
РАЗГОВОРЫ
Андреев спал много. Отсыпался за всю войну. Иногда во сне повертывался неловко, бередил больную ногу и просыпался ошеломленный, не сразу приходя в себя. Однажды и на перевязку возили в полусонном состоянии. Кореньков прятал в морщинках добрую улыбку — понимал солдата. Все они, фронтовики, очутившись в спокойной обстановке, после стольких тревог и лишений, впадали в такую прострацию, но зато потом круто шли на поправку.
Танкист проспал ночь, весь день, еще ночь и только на следующее утро проснулся, сказав:
— Ага, значит, я не в раю, а на грешной земле? Есть тут кто живой?
— Пока я один, — отозвался Демиденко. — Остальные дрыхнут.
— Я не сплю, только глаза закрыл, — подал голос Алехин. Григорию вообще лень было отзываться.
Танкист свесил с койки ноги, немного пугающий в своем облачении, сделанном аккуратным Дудкой, и констатировал:
— Значит, жить можно.
— Где жить нельзя? — спросил Демиденко. — В фашистском аду и то живут.
— Пошумел я вчера на вас, не обижайтесь. Невменяем был, на стенку готов был лезть.
— Бывает, — легко простил Демиденко, — но не вчера шумели, а позавчера. Вчера вы весь день храпели.
— Неужели?. Сколько же я проспал?
— Часов сорок, не меньше.
— Ничего себе! Постарался доктор, спасибо ему.
Григорий, не открывая глаз, слышал, как танкист встал и спросил: