Трудовые будни барышни-попаданки 3

Дэвлин Джейд

И я не ошиблась.

— Эмма Марковна, будьте защитой, не дайте дочкино счастье порушить!

Да, тут не бревен попросить избенку починить. Я вздохнула, приготовившись погрузиться в семейную проблему.

— Что такое, Марфуша?

— Да вот, Ванька-привратник дочке моей голову задурил. Ульяша с Семеном сговорилась прошлой осенью, он парень дельный, сами знаете. И я рада, и матушка его.

Я кивнула. Пахарь Сема, парнишка лет семнадцати, был сильным и спокойным — такому можно стальной плуг доверить. И мужем будет надежным.

—

Сговорились они, только у Семена дед после Пасхи помер, на Красной горке не с руки жениться было, решили свадьбу до осени отложить. А еще до того, на Святках, Ванька девку дурить принялся. Шибко она ему приглянулась, когда на санях с горки катались. Стал к ней подкатывать: «Зачем, Улька, тебе мужик-пахарь, лучше за меня пойди. Не смотри, что годами Семки моложе, скоро я камеринером стану да вольную получу, и ты вольной будешь».

— Камердинером? — удивленно переспросила я. — Кто же ему такое мог наобещать?

— Какой-то барин чужой, — сказала Марфа. — Однажды Ванька угостился с перебором, он же малец мальцом, хоть и взрослого парня корчит. Развезло его, он и наплел Ульке: мол, чужой барин скоро в Голубках хозяйничать начнет, я ему услужу, он меня камеринером сделает и на волю отпустит. А потом, когда пожар случился да лихие люди, под шумок…

Скотница на миг замолчала. Задумалась, как не опечалить барыню недобрым воспоминанием. Я молчала тоже — с каждой фразой история выглядела все загадочней и страшнее. И похоже, и часа не прошло, как я простилась с тем самым барином, что хотел хозяйничать в Голубках.

— Ну, с тех пор как пожар случился в коровнике и все прочее после, Ванька про Ульку забыл. Как-то она его сама поймала, напомнила про чужого барина и вольную. А он ее чуть не прибил — добро, она и сама легко зашибет. Ванька кричать стал: «Не было никакого чужого барина, забудь про него!» Так как же забыть такой посул? И Семен теперь на нее косо смотрит.

Я глубоко вздохнула. Безмолвно сосчитала до пяти. Начала с самого легкого.

— Вот тут Ванька прав. Пусть Ульяша про него забудет. И за Семена собирается. Я сама с ним поговорю. И со свадьбой помогу, и с приданым невесте. Так что ступай и не сомневайся — быть твоей дочке за хорошим мужем.

Марфа-скотница повеселела и ушла. А я погрустнела. Впереди был очень плохой разговор. Предстояло открыть тайну, о содержании которой я начала догадываться.

Говорили в конторе, с глазу на глаз. Ванька явился не сразу. Шел медленно, опустив глаза. А взглянув на меня, застыл — все понял.

— Ванюша, так какой чужой барин мимо меня тебе вольную сулил? — спокойно спросила я.

Паренек сделал два шага. И медленно опустился на колени.

— Простите, Эмма Марковна…

— Так какой барин? — повторила я вопрос, добавив в голос чуток металла.

— Барин-чиновник, что сегодня приезжал, — прошептал мальчишка.

Счастье дяде-котику, женишку, что укатил. Но его сейчас нет. Есть Ванька-дурак. Ему и отвечать.

— Так что же он тебе сделать велел?

И почему ты решил, что он будет барином в моем поместье?! — Я постаралась не крикнуть, но, похоже, не смогла.

— Хочет он жениться на вас, Эмма Марковна. А если я помогу, то, как только станет барином, вольную сразу мне выправить сулил. Попросил мокрого сена в коровнике насыпать, сверху — сухого, чтобы большого пожара не случилось. Свечу горящую поставить. А потом… потом, — прохныкал парнишка, — едва народ на пожар сбежится, тогда ворота отворить. Говорил — шутку такую задумал, после которой он вашим женихом станет, а там и барином в Голубках, и сам начнет вольные выписывать. И меня отпустит, и Ульяну…

Наверное, минуту я себя не помнила. Удержалась, чтобы не пнуть эту заплаканную рожу, на самом деле — ребячью мордашку. Но кричала, не сдерживалась. А потом замолчала, пытаясь вспомнить, какие же угрозы успела выкрикнуть

— Эмма Марковна, вам решать, продать меня или в некруты сдать, — дрожащим голосом проговорил Ванька, — только матушку мою пожалейте. Она стара, работница плохая, другой родни нет. Не позвольте ей с голоду помереть!

Да, перспектива. В рекруты такого, пожалуй, не возьмут — мал.

Продать? Не могу я так вот взять и продать человека, будто немодную куртку на авито. Плохая из меня барыня.

Да и, глядя на это красное, зареванное, теперь совершенно детское лицо, я поняла, что он и так был наказан с той минуты, когда узнал, что украли детей. Старался поскорей сообщить мне страшную весть, когда мчался курьером, а потом больше всех радовался, когда малыши нашлись. После от детей не отлучался, охранял. Знал бы, чем обернется его шутка, — никогда бы на нее не пошел. Надеялся, что не откроется, за месяцы-годы искупит ее. Вот как получилось…

Может, и стоило бы поднять за шкирку, сказать: «Прощаю, дурачок». Но не поймет такую доброту. Не та эпоха. Остается один вариант, самый простой, для него понятный и — простите, гуманисты, — в этой ситуации самый добрый.

— Только ради матери твоей, — громко и строго сказала я. — Беги приведи Еремея.

Ванька всхлипнул, вскочил, кинулся из конторы, будто за премией мчался, и через три минуты едва ли не втащил кучера.

— Он всерьез провинился, — сказала я. — Отведи на конюшню и накажи сейчас же, все дела отложив. Сам сделай, другому не доверяй. За что наказан, ему запрещаю говорить, тебе — спрашивать.

— Строго наказать? — деловито спросил Еремей.

«Не жалея рук, как самую сидорову козу из всех сидоровых коз», — подумала я.

— Без вредительства, но и без пощады. Неделю ему сидячей работы давать не буду.

Честное слово, лицо мальчишки вспыхнуло радостью.

— Барыня, вы меня взаправду простили?! Любую работу дайте мне, все сделаю! Бога молить за вас буду! А уж маменька моя…

— Давай, парень, порезвей, — прервал его кучер, — я собрался жеребчика объезжать, а тут ты, виноватый на мою голову.