Труды по истории Москвы

Тихомиров Михаил Николаевич

Документы позднейшего времени показывают, что ремесленников привлекали в слободы не только временные льготы, но и особые привилегии, утвержденные жалованными грамотами. На привилегии ткачей Кадашевской и Хамовной слобод обратил внимание П. П. Смирнов. Жалованные грамоты этим слободам не были исключением. Такую же жалованную грамоту имела московская Барашская, или Барашевская, слобода. Еще в начале нашего столетия к этой слободе как к одной из мещанских слобод Москвы приписывались московские мещане. Каменные церкви Успения и Воскресения «в Барашах» поблизости от Покровки (ул. Чернышевского) до сих пор отмечают местоположение старой Барашской слободы.[334]

Название «бараши», или «барыши», долгое время объяснялось неточно или просто неправильно. Даже в таком ценном издании, как материалы для

терминологического словаря, читаем: «бараш – должностное лицо при великом князе».[335]

Барыши, действительно, упоминаются в числе княжеских людей в духовной князя Владимира Андреевича Серпуховского (не позднее 1406 г.) в числе бортников, садовников, псарей, бобровников и пр. Однако это перечисление само собой показывает, что бараши не были должностными лицами, а княжескими зависимыми людьми, которые чем—то были близки по своему общественному положению и занятиям к бобровникам, псарям и т. д. Второе упоминание о барашах также говорит о близости барашей к княжескому двору. Десять серебряных шандалов углицкого князя Дмитрия Ивановича оказались у его «бараша».[336] В XVI столетии «барашами» назывались люди, расставлявшие шатры для великокняжеского двора. Бараши еще в XVI столетии получили жалованную грамоту от Ивана Грозного.[337] При частых княжеских походах расстановка шатров была делом трудным и требовала большой сноровки. При таком понимании слова «бараш» становится понятным, почему бараш князя Дмитрия Ивановича держал у себя 10 шандалов (подсвечников). Они нужны были для освещения шатров. «Бараши», или «барыши», как видим, выполняли особую дворцовую «службу», но это не значит, что они были заняты только обслуживанием царского двора, точно так же, как «бронники» работали не только на царский двор, но и на рынок.

Дворцовые слободы тесным кольцом окружали Москву. Большинство из них возникло за пределами позднейшего Белого города, а в некоторых случаях и за пределами Земляного города. Из всех московских слобод только Кузнецкая слобода (в районе ул. Кузнецкий мост) стояла в непосредственной близости к Китай—городу, все остальные находились в отдалении.

Город, как мы видели раньше, с особой быстротой начинает расти с конца XIV века. К этому времени и относятся первые известия о московских слободах, хотя еще в известии о московском пожаре 1547 года ремесленные районы обозначены по—старому: «гончары», «кожевники».

Московские слободы возникли за пределами городской территории, границы которой в основном совпадали с позднейшей чертой Белого города. Слободы, населенные людьми великого князя или московских князей—совладельцев, естественно, возникали за городской чертой, и население их управлялось особо от других горожан.

КНЯЖЕСКИЕ, БОЯРСКИЕ И МОНАСТЫРСКИЕ СЛОБОДЫ

Кроме дворцовых слобод, в средневековой Москве существовали княжеские слободы, боярские и монастырские. Как возникали княжеские слободы, видно по грамотам конца XV века.

Упразднив третное владение, Иван III в то же время на территории Москвы выделил для своих сыновей особые слободки или села. Юрий Иванович получил сельцо Сущево, Дмитрий Иванович – сельцо Напрудское, Семен Иванович – сельцо Луцинское, Андрей Иванович – слободку Колычевскую в Замосковоречье. Сущево и Напрудское были отданы «з дворы с городцкими с посадными».[338] Несмотря на название «сельцо», это были особые слободки с приписанными к ним городскими дворами. «Отвод» села Сущева, данного князю Юрию Ивановичу Дмитриевскому, был сделан по населенной местности, по переулкам и улицам. В результате часть городских дворов отошла к Сущеву; другая осталась в московском посаде. Из грамоты Ивана III видно, что отвод «Сущовскому селцу к двором городцким» создавал в Москве особое княжеское владение. Дворы, приписанные к Сущеву, «и митрополичьи, и розные, чьи дворы ни буди», выходили из—под юрисдикции великого князя. «А сын мои Василей у моего сына у Юриа в те дворы не вступается», – завещал Иван III. Это было оговорено и в докончании великого князя Василия с Юрием Ивановичем.[339]

Впрочем, князья – владельцы выделенных им на территории Москвы особых слободок – были ограничены в своих правах. Им запрещалось держать в слободках торги, ставить лавки, торговать зерном; разрешалось только торговать съестными припасами.

Права князей были ограничены, так как рассмотрение уголовных дел (убийство, кража с поличным) осталось в ведении большого московского наместника.[340]

Тем не менее, создание княжеских слободок в Москве начала XVI века было определенной уступкой старым феодальным обычаям. Значительная часть московской территории оказывалась в руках князей—совладельцев. Княжеские слободки, впрочем, существовали недолго. Из четырех младших сыновей Ивана III потомство имел только Андрей. Его сын Владимир Андреевич долгое время находился в заточении вместе с матерью. Позже он погиб при Иване Грозном, который своеобразно повторил практику своего деда, также выделив часть городской территории в опричнину. С точки зрения москвичей XVI века это не было новостью, а только повторением на других основах того, что совершил Иван III, накромсавший из московского посада и его ближайших сел владения для своих сыновей.

Отдельные слободы находились во владении бояр. Счастливый случай сохранил завещание князя Ивана Юрьевича Патрикеева, составленное в 1499 году. В нем перечислено большое количество ремесленников—холопов, живших на различного рода «местах» в Кремле и на посаде. Ему же принадлежала «Заяузкая слободка», а также слободка в Замоскворечье против села Семчинского (в 1476 г. «сгорела слободка княжь Юрьевская за Москвою рекою против Семчинского»).[341]

К княжеским и боярским слободкам надо прибавить слободки монастырские и церковные, а также отдельные дворы феодалов, разбросанные по всему городу. По справедливому замечанию П. П. Смирнова, «княжеский город XIV–XV вв., как кружево, был изрезан иммунитетами своеземцев—вотчинников, владевших в нем отдельными дворами, улицами, слободами и т. п.».[342]

Количество феодалов, которым принадлежали дворцовые места, дворы и слободки, конечно, было несравненно меньшим, чем количество принадлежавшей им «челяди», среди которой преобладало трудовое население – ремесленники, чернорабочие «страдные люди» и другие категории холопов и зависимых людей. Они составляли довольно многочисленную прослойку московского населения в XIV–XV веках.

ХОЛОПЫ И ЗАВИСИМЫЕ ЛЮДИ

Холопы и различные категории зависимых людей, которые иногда обозначаются в документах XIV–XV веков общими названиями «челядь», «люди купленные» и т. д., составляли значительную часть городского населения. О «людях купленных» упоминает уже первая духовная Ивана Калиты. Эти люди были записаны в великом свертке (свитке или столбце). Завещатель отказывает их сыновьям как свою собственность: «А ты ми ся поделять сынове мои». Холопов не только покупали, но и просто отбирали у опальных бояр, как поступил, например, великий князь Василий Дмитриевич, захвативший холопов боярина Федора Свиблова.

Количество княжеской, боярской, митрополичьей «челяди», естественно, было значительным. К ней принадлежали различного рода служители, чернорабочие, ремесленники. Князь Борис Васильевич Волоцкий завещал своей княгине больше 20 человек «з женами и з детми». Среди них упомянуты повар, сокольник и два управляющих княжескими селами (посельские).[343]

Такие же холопы обслуживали боярские семьи. Например, в духовной князя Ивана Юрьевича Патрикеева конца XV века перечисляются его холопы—ремесленники: хлебник, портной, бронник, трубник, мельник, повар, рыболов, садовник. Эти ремесленники обладали семьями, но были «людьми» Патрикеева.[344]

 

О челяди упоминает в своем завещании и митрополит Алексей (см. Приложение).

Различного рода служители и ремесленники удовлетворяли внутренние запросы феодальных хозяйств. Для этой цели служили повара, садовники, портные, сокольники и прочие «люди», перечисляемые в духовных грамотах. Количество их в боярских и княжеских хозяйствах колебалось от десятков до единиц, в зависимости от богатства владельцев. Но в том или в ином числе холопы обязательно входили в состав феодальной челяди. Исследователь русского холопства более позднего времени А. И. Яковлев пишет по этому поводу следующее: «Слуги не вольные … всегда находятся в особом приближении к своему повелителю и житейски даже ближе к нему, чем слуги вольные, могущие завтра смениться, отъехав к соседу, может быть, даже к врагу своего прежнего хозяина».[345]