Труды по истории Москвы

Тихомиров Михаил Николаевич

Вот почему в междукняжеских договорах всегда отмечается безусловное право рабовладельца потребовать к себе беглого холопа. Такой беглый холоп, знавший секреты своего, господина, был опасным человеком, его надо было прибрать к рукам. И рабовладельцы старательно обеспечивали себя письменными документами на право владения холопом. «Полные грамоты» на холопов держали у себя даже великие князья как доказательство своего рабовладельческого права. «Полные» холопы переходили по завещанию от отца к сыновьям и дочерям или выходили по тем же завещаниям на свободу.[346]

Мы вправе говорить, что холопы и другие категории зависимых людей составляли значительную группу московского населения, несравненно б о льшую по своей численности, чем сами их владельцы, феодалы. Однако холопская масса сама по себе была неоднородной. В наиболее тяжком положении находилась княжеская и боярская челядь,

выполнявшая различного рода домашние работы. Какими только именами не называют своих холопов их господа. Тут и «Возверни—губа», Шишка, Кулич, Перепеча, Саврас, Косой, Колено, Чиж, Жмых и т. п. Такие холопьи прозвища пестрят в завещаниях князей и бояр.[347]

Количество дворни в какой—то степени определяло общественное положение феодала. Отсюда стремление бояр и князей окружить себя слугами. Имеется любопытный рассказ о разбогатевшем простолюдине, который тотчас завел себе домашний обиход по боярскому образцу: и поставил двор себе, как некий князь, хоромы светлые и большие, и слуг многих собрал, предстоящих и предитекущих «отроков» в пышных одеждах; на трапезе его подавалось много кушаний обильных и дорогих, и питья благовонного много, и он ел и напивался вместе со своими слугами, и на охоту ездил с ястребами и соколами и кречетами, и псов множество имел, и медведей имел и ими забавлялся. Такова картина богатого боярского обихода. Автора, с такой художественностью изобразившего боярский быт начала XV века, не возмущает картина расточительства, а только то, что расточителем был простолюдин, разбогатевший благодаря тому, что он владел чудотворной иконой.[348]

Среди великокняжеских и княжеских холопов, впрочем, выделялись отдельные категории зависимых людей, находившихся как бы на грани холопства с вольной службой. Это были казначеи, тиуны, посельские, дьяки и другие люди, ведавшие княжеский «прибыток».[349]

По своему положению, по своей «службе» (так документы того времени обозначают обязанности должностных лиц) они стояли близко к князьям. Духовная грамота Дмитрия Донского заканчивается словами: «А писал Внук». Духовную Владимира Андреевича Серпуховского писал «Мещерин». Духовную великого князя Василия Дмитриевича писал его дьяк («мой дьяк») Тимофей Ачкасов. И в первом, и во втором, и в третьем случаях писцы духовных грамот названы прозвищами – верный знак того, что они были зависимыми людьми, проще говоря, холопами.

И тем не менее, несмотря на свое холопское положение, посельские, тиуны, казначеи, дьяки были уже «слугами», пока еще «слугами под дворским».[350]

Из числа княжеских холопов, особенно из числа слуг под дворским, и выходили лица, попадавшие в круги вольных слуг, положивших начало многим дворянским фамилиям. Как происходило подобное возвышение, можно видеть на таком примере. «Истобничишко великие княгини, Ростопчею звали» взял в плен московского наместника, поставленного Дмитрием Шемякой. Его прозвище «Ростопча» (от слова «растопить») было явно связано с истопнической службой.[351] От этого Ростопчи и пошли позднейшие Ростопчины, один из представителей которых печально прославился в 1812 году. Гордое своим происхождением дворянство, впрочем, не любило вести свой род от какого—нибудь истопничишки, а предпочитало его выводить из «Немецкой» или иной страны. Но стоит сравнить имена княжеских холопов с фамилиями дворян XVII–XVIII веков и тогда истинное происхождение русского дворянства тотчас же обнаружится. Как и всякое дворянство, оно в основном выросло из княжеских приближенных холопов, «слуг под дворским». Об этом выдвижении бывших рабов в ряды знати красочно писал Ф. Энгельс.

Тяжелым, иной раз безысходным, было положение холопов в знатных боярских домах. О случаях, когда «лукавые рабы» убивали своих господ, будет сказано дальше.

Грамоты упоминают о беглых холопах, бежавших от невыносимого домашнего рабства. Два повара и два сокольника («мои холопы беглые») бежали от боярина Тучки—Морозова.[352] Это уже люди очень близкие к своему господину, обладавшему, видимо, тяжелым характером. Бывали, и, вероятно, не так редко, и другие бытовые драмы и комедии, чаще драмы, разыгрывавшиеся в боярских дворах. Песня о Ваньке Ключнике была сложена в XVII столетии. В ней рассказывалось об известном в это время лице – ключнике кн. Волконского. Но подобные случаи происходили гораздо раньше. Приведем с некоторыми сокращениями рассказ о таком ключнике первой половины XVI века, впоследствии казанском архиепископе Гурии.

Рождение и воспитание его, повествует житие Гурия, было в городе Радонеже, родом от меньших бояр, в миру было ему имя Григорий, сын Григориев Руготин. Случилось ему служить у некоего князя, именем

Ивана, который именовался Пеньковым. Случилось это или по бедности, или по насилию, как многажды бывает, когда сильные неволею порабощают меньших… Григорий жил в добродетели, и господин, видев его добронравие, начал его любить, также и госпожа за смирение его и за кротость начала его беречь («брещи»). Господин же повелел Григорию быть в доме своем строителем и все домашние дела ему поручил. И все строил Григорий в доме господина своего хорошо. Старый же общий враг наш (т. е. дьявол), не хотя видеть человека, живущего в добродетели и ходящего по заповедям Божиим, воздвизает на доброго войну, как древле на праведного и святого отрока Иосифа, и поучает старейших слуг завидовать праведному и лгать… Не на одного Григория творят клеветники напасти, но и господина и госпожу и детей их вводят в нестерпимую печаль. Рассказывают, будто Григорий вступил в беззаконную связь с госпожою своею. Господин же Григориев, услышав об этом, быстро и без расследования повелевает умертвить Григория. Сын же господина, разумный, понял, что злая эта вещь сделает нестерпимый срам отцу его и матери и самому ему, тщательно допытывается у тех клеветников, как и Даниил клевещущих на целомудренную, к тому же верит и матери своей, что этот злой ложный вымысел сделан дьяволом, а никак не истина. И умоляет отца, чтобы тот не спешил верить клевещущим и не подвергнул бы себя окончательно позору и их детей не осрамил бы навсегда и не обесчестил бы весь род наш.

Из дальнейшего рассказа выясняется, что уговоры сына подействовали только частично, и Григорий был посажен в земляную темницу («ров убо глубок ископовается, в нем же твердыми стенами древа темницы готовится»). Сюда сажают Григория, а через маленькое оконце вверху бросают пищу, да и то нечеловеческую, «един сноп овса» на 3 дня. В этой темнице Григорий будто бы писал «книжицы малые, иже в научение бывают малым детем». После двух лет заключения он вышел из темницы чудесным путем.[353]

История Григория Руготина рисует боярский произвол, расправу с холопом. И можно говорить, что такая расправа не была явлением исключительным в жестокие средневековые времена. Холопьи занятия связывали холопов больше всего с ремесленниками и поденщиками. Ряды черных людей пополнялись не только пришлыми крестьянами, но и холопами, вышедшими на свободу или бежавшими от своих господ. С середины XIV века входит в обычай отпускать холопов на волю после смерти их господина. Об этом заботятся в своих завещаниях сами господа. Иван Иванович Красный отпускает своих холопов и зависимых людей на свободу, «а детем моим не надобны, ни моей княгини». Так же поступает Дмитрий Донской и его сын Василий Дмитриевич,[354] так поступали и некоторые бояре.

Освобожденные холопы вступают в число черных людей, пополняя тем самым свободное население Москвы.

ЧИСЛЕНЫЕ ЛЮДИ И ОРДИНЦЫ

Черные люди и слобожане дворцовых, княжеских и боярских слобод составляли преобладающую массу населения Москвы в XIV–XV веках. Но духовные и договорные московских князей знают еще такие категории, как «численые люди», ординцы и делюи.

Новейшее объяснение названия численых людей принадлежит такому видному ученому, каким был С. Б. Веселовский: «Это были тяглые люди, специальное назначение которых заключалось в обслуживании татарских послов. Числом (числением) татары называли перепись своих данников. Отсюда название „числяки“. Для обслуживания татарских послов были необходимы тележники, колесники, седельники и другие ремесленные деловые люди. Их называли делюями. Естественно, что наибольшее количество поселков ординцев и числяков находилось вдоль дорог, шедших из Москвы на юг, – Боровской, Серпуховской и Каширской».[355]

Такое объяснение названия «числяки», «численые люди», на первый взгляд кажется убедительным, но не подтверждается источниками. Уже в первом завещании Ивана Калиты численые люди выделены в особую категорию, о которой должны заботиться все князья – наследники Калиты: «А численые люди, а те ведают сынове мои собча, а блюдуть вси с одиного». То же распоряжение повторено во второй духовной Калиты и в завещании великого князя Ивана Ивановича. Некоторое пояснение к скудным словам о численых людях находим в междукняжеских договорах. Дмитрий Донской договаривается со своим двоюродным братом ведать («блюсти») численых людей, «а земль их не купити».[356] Тут уже речь идет о землях численых людей, следовательно, численых людей тем самым нельзя считать холопами или зависимыми княжескими людьми. Численые люди жили в Москве в разных частях города, по городским «жеребьям», треть их передавалась князьям по наследству. В начале XVI века численые люди уже называются просто «числяками».[357]