Труды по россиеведению. Выпуск 4
Шрифт:
Стабильность и предсказуемость, возможность жить спокойно и заниматься своими делами без излишнего вмешательства властей российский народ – в отличие от многих других, для которых это давно стало нормой, – почитает за величайшее благо. Он не очень верит, что начальство способно сделать для него добро, и благодарен хотя бы за то, что оно не делает явного зла. Этим, кстати, объясняется все более благожелательное ретроспективное отношение людей к правлению Л. Брежнева, несмотря на очевидные издержки и упущенные возможности периода застоя.
В этом и главная причина того, что преобладающая часть населения одобряла линию Кремля на строительство так называемой исполнительной вертикали и управляемой демократии.
Строительство вертикали власти обернулось всеобъемлющей бюрократизацией политической и экономической жизни страны, свертыванием независимости законодательной и судебной властей, регионального и местного самоуправления, ущемлением свободы прессы и самодеятельности общественных организаций. Значительно и без каких-либо рациональных оснований, кроме корпоративных симпатий президента, разрослись силовые ведомства, увеличилось представительство их отставных и действующих офицеров во всех органах власти.
Кремлевские политтехнологи сконструировали бутафорские суррогаты гражданского общества в виде назначенных начальством партий в парламенте (правящих и оппозиционных), общественных палат, советов, форумов и разных общественных организаций и движений. Эти конструкции создавали видимость участия общества в управлении государством, но не имели никаких законных прав – их влияние всецело зависело от благорасположенности начальства. Хуже всего – они оттесняли на периферию и без того ограниченные в правах и зависимые от исполнительной власти конституционные законодательные институты, «засоряли» каналы взаимодействия общества и власти, освобождая руководство от обязанности чувствовать настроения народа и адекватно на них реагировать.
Конституционные органы, призванные систематически и профессионально выполнять эти функции, были основательно «поприжаты» ради достижения большей управляемости государства. В первую очередь это относилось к парламенту – Государственной Думе и Совету Федерации. После выборов 2003 г. они превратились в синекуру для отставных чиновников и генералов, спортсменов и артистов, а также в трамплин для молодых политических карьеристов, стремящихся выслужиться перед начальством и подскочить на теплое местечко в исполнительной власти.
Выборы только по партийным спискам, высокий проходной барьер в 7%, запрет на предвыборные блоки партий и всеобъемлющий административный ресурс, отмена выборности глав субъектов Федерации – все это привело к тому, что 90% депутатов проходили в Думу, только будучи назначенными своим партийным начальством и одобренными в Кремле. О Совете Федерации говорить вообще не приходилось – «сенаторы» не выбирались, а фактически назначались региональными губернаторами и президентами, которые, в свою очередь, назначались высшим московским начальством.
Свертывание российского парламентаризма – главный порок внутренней политики минувшего десятилетия. Ведь парламент есть основной и незаменимый элемент демократии (с него она, собственно, и началась еще в Античности). Сильный и независимый парламент – главное связующее звено между властью и обществом, противовес бюрократическому произволу, кузница самостоятельных (а не услужливых) государственных деятелей, наконец, залог устойчивости государства даже в кризисных ситуациях.
Созданная в России в первые два срока президентства Путина система обеспечивала лишь иллюзию управляемости и стабильности. Чрезмерная концентрация власти на высшем уровне (когда без настойчивого вмешательства президента или премьера не проведут водопровод к деревенской бабушке, не построят госпиталь для моряков отдаленной базы и не выплатят зарплату протестующим работникам остановившихся заводов) – абсолютно тупиковое устройство государства
Исполинская федеральная бюрократия России (превысившая в полтора раза советскую) никак не уравновешена сильными законодательной и судебной ветвями власти, местными органами самоуправления, независимой прессой и общественными организациями. Бюрократия, которая в Советском Союзе хоть как-то контролировалась партийным аппаратом и КГБ, стала в современной России самодовлеющей силой. Она легко и незаметно подменяет национальные цели своими групповыми интересами и подчиняется высшей политической власти только тогда, когда линия последней этим интересам не противоречит.
Президент и премьер могут росчерком пера уволить любого чиновника и все правительство скопом, распустить Думу и местные органы власти, прижать к ногтю самого богатого олигарха. Но они не в состоянии избавиться от нового класса российской посткоммунистической номенклатуры, не могут заставить его действовать вопреки корпоративным интересам.
Ключевое звено в установлении эффективного контроля политического руководства и гражданского общества над бюрократией – сильный и независимый парламент. Только он создает политическую «разность потенциалов», в которой действуют нормальные законы, независимый суд, арбитраж и объективная правоприменительная практика. Только в такой среде возрождается энергия предпринимателей, отечественные и зарубежные инвестиции приходят в свою (а не в зарубежную) экономику и питают инновационные отрасли хозяйства, а не экспортно-сырьевой комплекс, сервис и спекулятивный банковский бизнес.
Несомненная заслуга администрации Путина, армии и других войск – в том, что удалось нанести сильный удар по организованному терроризму. Пришлось, правда, заплатить высокую цену – более 20 тыс. убитых и раненых среди федеральных войск во вторую чеченскую кампанию в 1999–2000 гг. (потери местного населения так и не подсчитаны), разрушения в Грозном, взрывы домов и самолетов, трагедии терактов в московском театре в 2002 г. и в бесланской школе в 2004 г.
Но массовое кровопролитие в Чечне прекратилось, остались лишь отдельные, хотя и частые случаи террористических актов. Восстановлен Грозный, возрождено разрушенное хозяйство, выплачены компенсации пострадавшим жителям. Вместе с тем положение на Северном Кавказе едва ли стало стабильным. Терроризм из Чечни расползся во все республики региона. Численность активно действующих мятежников из года в год оценивалась на одном и том же уровне: 500–700 человек. Значит потери террористов постоянно восполнялись, причем в основном из местного населения, поскольку пограничники надежно закрыли внешнюю границу. Это вызывало большие вопросы об устойчивости положения руководства Чечни, Ингушетии, Дагестана и других республик и их методов управления. Да и в отношении действенности там федеральных законов и конституционных норм тоже были большие сомнения.
Власть в кавказских республиках держалась на лояльности Москве и жестоком подавлении любой внутренней оппозиции под предлогом борьбы с терроризмом, даже если оппозиция и правозащитники никак не связаны с экстремистами. При этом процветали клановость и злоупотребление властью, безработица достигала 40–50%, уровень коррупции и преступности был чрезвычайно высоким даже по российским стандартам. Все это создавало питательную почву для исламского экстремизма и терроризма – как внутреннего, так и международного. Подавить его только репрессивными мерами было невозможно.