Труды

Антоний Митрополит Сурожский

Я вспоминаю одно письмо святителя Феофана Затворника, который говорит: ты не считай, что надо все то вычитать, что написано в молитвослове. Соберешься на вечернюю молитву, открой молитвослов и начни читать первую молитву. Если на второй строчке слова тебя ударят в душу, взволнуют, прикуют твое внимание к себе, не иди дальше, повторяй эти слова и молчи над ними, и дай им действовать в тебе, как дрожжи действуют в тесте (Мф 13:33). А если у тебя двадцать минут времени на вечерние молитвы и эти двадцать минут пройдут на том только, что ты сейчас переживаешь эту строчку из первой молитвы вечернего правила, считай, что исполнил все правило, потому что цель правила не в том, чтобы Богу повторить молитвы, которые тебе чужды, а – зажечься этими молитвами и живую, загоревшуюся, пламенеющую душу принести Богу.

Это очень важно, потому что мы не всегда можем достичь того, что хотели бы выполнить: взять правило и пережить его с глубиной, с силой. Иногда мы начинаем читать молитву, и какое-то место нас ударяет в душу и, как кремень о кремень, искру вызывает. А иногда те же слова остаются мертвыми. Нам надо прочесть их и принести Богу хоть искру, а если мы не можем искру принести, то можем сказать: «Господи, сегодня я не могу зажечься пламенной молитвой от этих слов, но я их Тебе по вере приношу. Я знаю, что это правда,

я верю, что в них правда. Прими то, что я сказал из глубины моего убеждения, хотя я не смог вложить в эти слова живое чувство».

А иногда бывает, что мы выполняем правило, выполняем его внимательно, стараемся довести до нашего сознания и сердца каждое слово. Помню, мой духовный отец мне посоветовал вечернее правило читать так: прочти одно прошение или даже часть прошения, которое самодовлеет, помолчи немножко, потом положи земной поклон и повтори во время поклона эти же слова, потом встань, еще помолчи и повтори еще раз эти слова из той тишины, которая родилась, и так вычитывай все свое правило. Если у тебя время на это есть, оно займет, может быть, три часа, а если нет времени, остановись тогда, когда изошло время, которым ты можешь располагать.

Бывают в молитвах святых такие мысли, такие чувства, до которых мы не доросли. Мы не можем их от себя повторить, потому что в нас их нет, но можем по вере сказать: «Господи, я знаю, что это правда. Я эти слова повторю за святым». И мы можем сказать: «Святой – Иоанн, Василий или кто другой, – эти слова были жизнью в тебе, когда ты их произнес. Возьми эти мертвые слова, которые я произношу, и принеси их Богу своими руками, соедини со словами горение твоей собственной души». И тогда мы можем, с одной стороны, говорить от души, от сердца, правдиво те или другие молитвенные слова, а иногда можем попросить святого эти слова облечь в пламя его собственной молитвы.

Я вам, кажется, рассказывал, но повторю для тех, кто не слышал, об одном, с одной стороны – смешном, а с другой – очень великом событии в моей жизни. Когда-то мы – бабушка, мама и я – жили в церковном доме. Там завелись мыши, они бегали повсюду, и мы не знали, что с ними делать. Мы не хотели расставить мышеловки, потому что нам было жалко мышей, и мы не хотели бросать кусочки хлеба с ядом, потому что боялись, как бы их не подняла бабушка, которой тогда было за девяносто лет. И я вдруг вспомнил, что в Великом Требнике есть обращение, написанное уж не помню кем из святых, ко всем животным, которые нарушают человеческую жизнь, – как бы призыв уйти. Там перечислены десятки всяких зверей, начиная со львов, тигров и кончая букашками. Я прочел и подумал: не может быть! Как я могу употребить такую молитву? Я не верю, что это может случиться! Но потом подумал еще: ведь святой, который составил эту молитву, верил в это. Я тогда к нему обратился и сказал: «Я не верю, будто что бы то ни было получится от того, что я прочту эту молитву, но ты ее составил, написал, ты ее произнес из глубины веры, и когда ты ее употреблял, что-то случилось, иначе ты ее не занес бы в книгу. Так вот что мы сделаем: я прочту твою молитву, а ты эту молитву произнеси из глубин твоей святости и принеси к Богу. Но повторяю: я не верю, будто что бы то ни было может случиться». Я сел на кровать, положил на колени Великий требник, дождался, что из камина показалась мышь. Я ее перекрестил и сказал: «Сядь и слушай». И к моему изумлению, мышь села на задние лапки и не стала двигаться. Я тогда ей, этой английской мыши, прочел вслух на славянском языке молитву, которая когда-то была составлена на греческом. Кончил, перекрестил ее и сказал: «А теперь иди и скажи всем другим!» Она ушла, и ни одной мыши у нас в доме не осталось. И меня это так обрадовало: я не мог похвастаться, что это произошло моей верой. Мое неверие было полное, даже не то что сомнение, – я был уверен, что ничего не получится, но уверен был, что этот святой верил и всерьез эту молитву писал, и она исполнилась.

Поэтому, когда в какой-нибудь молитве, которую вы читаете, находится нечто, что вам не очевидно, что вам кажется просто невозможно, скажите святому, который ее составил: ты эту молитву составил, ты, несомненно, вложил свою веру в эти слова, возьми эти слова и принеси к Богу, а я их повторю с болью в душе, что не могу соединиться даже со словами, а не только с пламенением твоей души.

Эти примеры я вам хотел дать, потому что они мне кажутся очень значительными, они применяемы в жизни все время, на каждом шагу. В следующей беседе я, может быть, остановлюсь на некоторых словах, если не успею о них поговорить сегодня. Но то, что Феофан Затворник писал об этом, я вам хочу повторить сейчас. Он говорит, что для того, чтобы молитвы святых стали нашими молитвами, мы их должны продумывать и прочувствовать (он говорит «обчувствовать») так, чтобы каждое слово дошло до нас в какой-нибудь момент нашей жизни. Это не значит, что можно сесть, прочесть эти молитвы и все пережить, нет, это значит, что мы должны, во-первых, поставить перед собой вопрос: что значат эти слова? Какое их настоящее значение? Во-вторых: что я об этом знаю? Есть ли в моем малом опыте нечто, что мне помогает понять, что этот святой хотел сказать? И если я пойму головой, поставить перед собой вопрос: а отзываются ли как-то в моей душе эти слова? Когда я эти слова читаю, что-нибудь происходит в моей душе? Я понимаю, что сказано, я этого раньше, может быть, не исполнял, но доходит ли это до меня теперь? И если мы так будем поступать с молитвами, то с одной, то с другой, то с тем выражением, то с другим, то постепенно вокруг каждого выражения, каждого чувства, которое выразилось в этих словах, соберутся наши собственные мысли, мы будем знать, о чем святой говорил, в той мере, в какой сами способны это понять, – только в этой мере. Но в этой же мере мы можем почувствовать, что вложено в эти слова. И если мы будем так переходить из одной молитвы в другую, то постепенно, постепенно воспримем одну молитву за другой – не сразу, на это может понадобиться несколько десятилетий, но это неважно, потому что если в какой-то момент я одно слово могу сказать Богу от всей души, всем содержанием моей души, то этого достаточно.

Бывает и другое. Бывает, что мы читаем молитвы с каким-то чувством, переживанием, но от повторения, потому что они не доходят достаточно глубоко до недр нашей души, чтобы все в ней всколыхнулось и зажило, тускнеет наше чувство. Мы можем эти слова повторять без конца, мы знаем, да, да, знаем – и Бог знает, и стоит ли это Ему повторять, Он уже тысячи раз это слышал. Я обратился раз к отцу Афанасию не совсем с этим вопросом, но в связи с этим. Он меня спросил: «Ты много молишься?» Я говорю:

«Да» (я в то время молился действительно много). – «И когда помолишься, у тебя чувство успокоенности по отношению к Богу?» – «Да». – «А если ты так устал, что не можешь вычитать свое правило, как ты себя чувствуешь?» Я помялся и сказал: «Мне не по себе». «Вот как? – сказал отец Афанасий. – Значит, ты думаешь, что защита Божия, любовь Божия тебе даются только в обмен за твою молитву, что ты можешь купить вычитыванием этих молитв Божию милость, Божию защиту? Это не годится! Вот тебе новое послушание: в течение следующего года я запрещаю тебе молиться. Только перед тем, как лечь спать, ты положи три земных поклона с крестным знамением и со словами: „Господи, молитвами тех, кто меня любит, спаси меня!“ – и ложись, и не смей молиться. Но только вспоминай тех людей, которые тебе на ум придут. Поднимется образ того или другого человека, вспомнится имя того или другого человека, который тебя любит: твоя мать, твой покойный отец, твой товарищ. И каждый раз, когда вспомнится кто-то, остановись и скажи: спасибо тебе, что ты так меня любишь, что мне даже молиться не надо, я могу уснуть без страха оставленности». Я так молился год и позже к этому возвращался много раз в течение моей жизни. И это было так замечательно, потому что один после другого вставали в моей памяти лица или имена людей, которые были мне близки, или людей, которых я давным-давно забыл, но которые составляли часть моей жизни, и вдруг оказывается, что они есть, что они пришли мне сказать: ты нас забыл, мы тебя не забыли, не бойся, мы о тебе молимся… И от этого я научился глубокой благодарности ко всем людям, живым и усопшим: у меня было чувство, что надо мной покров благодаря им, покров Божией Матери, защита Спасителя. Потому что среди этих имен не только имена моих друзей, знакомых, товарищей, не только имена моих наставников, не только имена святых, которые меня поразили своей жизнью или своим учением, но образ Божией Матери, образ Христа, имя Самого Бога, Таинственного Отца Небесного. И вся молитва превратилась тогда в изумление благодарности и уверенности в единстве, которое нас всех держит вместе.

Продолжая беседы о молитве, мне хочется перейти к разбору одного очень важного изречения святителя Феофана Затворника. Он говорит в одном из своих писем, что мы должны научиться продумывать и прочувствовать каждое слово в молитве, которое мы произносим. И вот на этом я хочу остановиться.

Во-первых, подчеркну, что молитвы, которые мы читаем в молитвенниках или во время богослужения, составлены были святыми, и нам недоступны те чувства, мысли, то знание о Боге, то знание о себе, о глубинах своего греха и о бездонных глубинах, которые раскрывались действием Святого Духа в них, но в какой-то мере мы можем приобщиться их опыту. Но для этого надо начать с самого простого. И самое простое заключается в том, чтобы понимать те слова, которые мы употребляем в молитве, их смысл. Мы молимся очень часто, почти всегда на славянском языке, если следуем тексту молитвослова, но не всегда понимаем эти слова так, как они понимались в свое время, когда с греческого языка молитвы были переведены на русский. Даже оставляя в стороне анекдотические рассказы, например о том, как некая старушка говорила: «Как дивно, что на всенощной и зверей поминают!» И на вопрос о том, каких зверей, она ответила: «Как же? В псалме говорится: „Я крокодила пред Тобою“». В тексте сказано «яко кадило»: пусть моя молитва вознесется к Тебе, как благоухание ладана (Пс 140:2). Она не понимала, но до ее сердца умилительно нечто дошло. Но мы не можем так молиться, мы должны молиться, зная, что мы говорим, потому что в конечном итоге только глубокое, ясное понимание того, что мы говорим Богу, может нас постепенно поднять на новые высоты.

Есть другие выражения на славянском языке, которые перед нами ставят вопрос, например: очи мои выну ко Господу (Пс 24:15). «Выну» на славянском значит «всегда»: мои глаза всегда обращены ко Господу. Но я вспоминаю, как некто мне говорил: «Как совпадает это ветхозаветное слово со словами Христа о том, что, если тебя соблазняет око твое, вырви его, потому что лучше тебе войти в Царство Небесное с одним глазом, чем остаться с двумя глазами вне его» (Мк 9:47). Вот второй пример. И можно было бы привести довольно большое число подобных примеров. Поэтому я и говорю, что когда мы выбираем молитвы, которые будем произносить и приносить Богу, а в свое время, может быть, возносить Ему, то мы должны очень внимательно относиться к тому, что сказано, что значат эти слова. Это первая стадия.

А вторая стадия заключается в том, чтобы поставить перед собой вопрос совести, строгий вопрос: чему соответствуют эти слова в моей жизни, и соответствует ли то, что я произношу, тому, что тот или другой святой написал в момент, когда его душа рвалась к Богу, когда молитва била из его сердца, как кровь из смертельной раны.

Есть масса слов, масса выражений в молитвах, которые требуют от нас не только понимания того, что сказано, но честного ответа, ответа всей души и всей жизни. В начале Молитвы Господней мы говорим: Отче наш, Отец наш. Можем ли мы это сказать? В каком-то смысле можем, потому что Бог нас сотворил и с нами обращается, как добрый, ласковый, вдумчивый, опытный отец обращается со своими детьми. Но являюсь ли я сыном такого отца? И как мне стать таким сыном, который может от души Бога называть Отцом? Кто-то из отцов Церкви говорит о том, что мы можем это сделать, лишь постольку поскольку делаемся братьями Господа Иисуса Христа. Только Он может полностью, безоговорочно назвать Отца Небесного Своим Отцом, и только становясь Его братом, мы можем постепенно вырасти в эту меру. И когда я говорю «стать Его братом», я не хочу сказать просто: относиться к Нему так или иначе, а – стать Ему подобным, врасти в Него. Как апостол Павел говорит: не я живу, но живет во мне Христос (Гал 2:2). Да, он мог сказать Отче наш, потому что в нем жил Христос, потому что в нем как бы Христос называл Бога Отцом. И есть множество других мест, на которые мы можем обратить внимание и которые могут играть решающую роль не в понимании, потому что понимание головное – дело простое, а в восприятии душой и всей жизнью. Вот третий шаг на пути такого продумывания и прочувствования молитв. Молитвы, которые мы произносим, должны стать делом нашей жизни; то, что мы говорим, должно быть не только искренним, честным выражением наших чувств и мыслей, это должно стать воплощенной верой. Вы наверно помните, как в одном из посланий апостол говорит: покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих (Иак 2:18). Вот вопрос, который ставится перед нами каждый раз, когда мы произносим те или иные молитвенные слова. Я вам дам пример из житий святых.