Труп на балетной сцене
Шрифт:
Джульет Бодин страдала повышенной чувствительностью к запахам, и, как многие в этом случае, она не разделяла главное и второстепенное, обоняя все разом, как единое целое. Где бы ни оказалась Джульет, ее переполняли все запахи данного места, и аромат цветов в вазе на каминной полке в дальнем углу гостиной ощущался так же сильно, как запашок виски из стакана на журнальном столике у локтя. Розы для услады взора на террасе она выбирала по принципу «чтобы без аромата». Джульет не знала другого человека, кто курил бы в медицинских целях: полдюжины сигарет притупляли ее обоняние, и она хоть как-то выдерживала атмосферу Нью-Йорка.
Укрывшись за спиной Патрика, она постаралась не гримасничать. Но вскоре поняла, что ее попытка никого не обидеть пропала даром: танцоры, все как один, повернулись к зеркалам,
Рут, напротив, радостно пошла им навстречу, поцеловала подругу в щеку и усадила на один из стоявших у восточной стены стульев. На ней была застиранная зеленая майка с короткими рукавами — настолько длинная, что доходила до середины бедер. Рут со времен учебы в колледже не прибавила ни одной унции веса и вполне смотрелась среди худых с осиной талией балерин. Самой же Джульет казалось, что она переваливается, словно гусыня, хотя обычно ей было вполне комфортно в своем маленьком округлом теле. Тревожиться по поводу веса она считала пустым занятиям, но теперь ее взгляд невольно задержался на, казалось, изголодавшихся лицах балерин, особенно Электры. Белизну ее кожи подчеркивали красивые черные глаза и ниспадающие на плечи темные волосы, но эту кожу будто с трудом натянули на острые скулы и изящный носик, а ключицы и плечи выделялись из-под трико, словно галька, и вся грудь до пупка на животике бугрилась мышцами. Лили Бедиант отличалась такой бросающейся в глаза худобой, что это даже пугало. Ее большие глаза — неужели в самом деле фиалковые? — смотрели холодно, хищно. А своей почти платиновой гривой вьющихся волос танцовщица напоминала неприрученную австралийскую овчарку. Мужчины казались не настолько субтильными — ветер не вдруг унесет, — но и они выглядели куда миниатюрнее, чем на сцене. Все танцовщики держались с удивительным достоинством, словно считали великой честью находиться в собственных телах. Джульет подумала: каждый ведет себя так, словно с минуты на минуту начнется его коронация.
Стремясь казаться как можно незаметнее, писательница вжалась в стул, а Рут опустилась подле нее на колени.
— Спасибо, что пришла, — прошептала она.
— Перестань, — отозвалась Джульет. — Ты же знаешь, я готова даже заплатить, только бы не писать.
— Патрик объяснил тебе, чем мы занимаемся?
Джульет кивнула.
— Я хочу, чтобы этот дуэт передал всю злобу мисс Хэвишем и в то же время ее неспособность видеть в Эстелле личность, ее нарциссизм. Понимаешь? — начала Рут. — Чтобы стало ясно, насколько Эстелла зависит от нее и зависела всегда. Словно забитый ребенок, который больше ничего не видел в жизни.
Рут продолжала говорить, время от времени обращаясь к либретто, которое накануне поздно вечером переслала Джульет по факсу. Па-де-де она поставила как можно раньше: чтобы продемонстрировать приму и придать ясность основной теме сюжета. Но теперь все казалось ей статичным, Рут не знала, что делать, и от этого приходила в отчаяние.
— Мертвая точка, — заключила Джульет, — не может служить для развития повествования.
— Верно! — подхватила Рут, словно ее осенило. — Эпизод ни к чему не привязан. Не исходит из предыдущего и не ведет к последующему.
Собственное мрачное определение возымело на хореографа обратное действие: Рут отыскала решение и вздохнула с облегчением.
— Нужно, чтобы за всем этим наблюдал Пип! — воскликнула она и вскочила на ноги.
Сначала принялась танцевать одна, затем привлекла Патрика, заставляя того играть партию Эстеллы. Джульет с изумлением смотрела на Рут: она ни разу не видела, как подруга творит, и ей показалось, что новые комбинации движений возникали сами по себе.
— Антон, встань здесь! — распорядилась Рут после трех или четырех минут кружения, подпрыгиваний и скольжения с Патриком и указала место. — Многого не требуется: сделай вид, что внимательно смотришь, словно подглядываешь сквозь французское окно. Луис, — повернулась она к пианисту, — начни с двадцать четвертого такта.
Глядя из коридора через окошко, Джульет не видела того, кто сидел за роялем. Но
— Анданте, — уточнила Рут, воплощая в движения свои идеи и бросая Патрику: — Теперь попробуй поворот. Нет, не так, откинься на меня.
Тем временем Антон, как его просили, поднялся, подошел к стоявшему у окна похожему на песочницу низкому деревянному ящику, окунул внутрь по очереди обе ступни и быстро потер обо что-то внутри. Затем раскинул руки, но прежде, чем занять указанное Рут место, скакнул с одной ноги на другую и сделал быстрый пробный оборот. Несколько мгновений наблюдал, как она работает, потом пригнулся, словно подглядывал за танцующими из-за забора. На лице появилось выражение живого любопытства, каждое пожимание широкими плечами, каждый подъем груди говорили о неподдельном интересе. Джульет сразу почувствовала, насколько права Рут: сцена урока мисс Хэвишем окрасилась напряженностью и динамичностью, которых не хватало до этого.
После каждой серии движений Рут спрашивала: «Всем ясно?» — и оборачивалась к Лили и Кирстен, которые сначала наблюдали, а затем стали пытаться воспроизводить то, что делала она. Харт Хейден встал и занял место vis-a-vis Лили. А Кирстен расположилась соответственно напротив Антона. Хейден, немного поразмыслив, не стал пригибаться, а изогнулся вбок, словно прячась за рамой французского окна. И хотя его лицо не выражало больше ничего, кроме сосредоточенности профессионала, возбуждение подсматривающего человека сквозило в каждом движении руки или ноги.
В нескольких ярдах от них Электра Андреадес и кудрявая жилистая Мери Кристи тоже повторяли, хотя и не так уверенно, урок Рут и Патрика. Джульет не могла представить, как танцовщикам удается запомнить переливающиеся друг в друга движения, но они их воспроизводили. Видимо, сказывалась тренировка, как у актеров, которые способны моментально схватывать импровизацию режиссера.
Пока Рут продолжала работать, снова и снова возвращаясь к началу двадцать четвертого такта, Джульет обратила внимание на единственного в репетиционной человека, который остался сидеть на стуле. Это была пожилая, одетая во все черное, худощавая дама. Черное трико, броская черная юбка на бедрах. Она держалась очень прямо. То, что эта женщина некогда была балериной, было ясно не только из ее одежды и осанки — об этом свидетельствовали забранные в пучок длинные, хотя теперь уже седые волосы. На ее коленях покоился планшет с зажимом, правой рукой она держала карандаш, красивые темные глаза сосредоточенно наблюдали за тем, что делала Рут. Время от времени она отводила от хореографа властный взгляд и делала пометки на листе бумаги. Впоследствии Патрик представил ее: Викторин Вэлланкур танцевала в парижской Гранд-опера. Уже много лет мадемуазель Вэлланкур состояла главным балетмейстером в студии Янча и присматривала за теми, кто работал с танцовщиками. Лили Бедиант была ее личной протеже. Патрик добавил, что Викторин следит, чтобы энергичные движения, которых требовала от своих подчиненных Рут, не перегружали связочный аппарат и не причинили травмы ее уже зрелой воспитаннице и, естественно, другим артистам. По замыслу Рут все выступали в балетках, что не совсем соответствовало характерному стилю танца.
Наконец творческая активность Рут пошла на спад, она оставила Патрика и принялась отрабатывать движения с Кирстен и Лили. В этот момент Викторин поднялась. Поскольку Джульет все еще смотрела на нее, она успела заметить, насколько медленно двигалась женщина и как она поджимала губы — либо от боли, либо от напряжения. Тем не менее мадемуазель Вэлланкур уверенно подошла к Патрику, который, присев на корточки, сделал пометку в своем блокноте и уже снова наблюдал за Рут. Викторин многозначительно подняла бровь. Патрик быстро обернулся, посмотрел на висящие над дверью часы и почтительно кашлянул. Рут не обратила внимания. Патрик еще подождал, затем встал, приблизился и тронул ее за руку.