Труп на балетной сцене
Шрифт:
Своевременный приход сестры с тазиком и шампунем спас обеих женщин от нового приступа рыданий. Джульет пожелала Электре удачи и поспешно отправилась домой.
Оказавшись в своей квартире, она обнаружила на автоответчике три сообщения от Рут — гневные тирады о том, что Электра скрыла беременность. Хореограф хотела узнать, куда подевалась Джульет и почему не поднимает трубку.
Накануне Джульет побоялась звонить подруге, предоставив Грегу Флитвуду миссию сообщить хореографу о выкидыше у примы. И теперь с облегчением поняла, что вышло так, как она рассчитывала. Жаль только, что с тех пор Рут не успокоилась.
— Долго она собиралась тянуть
Джульет сообщила, что просила передать балерина.
— Ненормальная! — еще больше вспыхнула Рут. — Пять недель до первого представления! Когда я успела бы поменять состав?
— А зачем менять?
— Ты тоже ненормальная! Беременная Эстелла — хорошенькое дельце!
— Верно, — хмыкнула Джульет. Что правда, то правда: вскоре Электра не смогла бы скрывать своего положения. — Но тебе пришлось бы поменять одну Эстеллу. — Она всеми силами хотела успокоить подругу. — Пип-то никуда не девался.
— Как ты думаешь, Джульет, кто, кроме Электры, может танцевать с Хартом? Он на шесть дюймов ниже Кирстен Ахлсведе и на все десять, когда она на пуантах! И весит она не меньше его. Хейдену ее не поднять. Один Бог знает, кого мне теперь ставить на ведущие роли. Кирстен и Ники Сабатино? Боже праведный!
— А что говорят врачи? Когда она сможет работать? — Джульет, как могла, уводила Рут от идеи неминуемого провала.
— Завтра, вероятно, выпишется, — проворчала хореограф, неохотно прерывая жалобы. — В выходные отдохнет, в среду должна выйти. Кстати, пару дней назад ее муж отпрашивался у меня с субботней репетиции, — снова помрачнела она.
— Зачем?
— Не сказал. Просто попросил что-то вроде «отгула». Наверное, хотел побыть с женой.
Джульет не стала рассказывать подруге, кто на самом деле был отцом ребенка Электры. С какой стати? Секрет балерины она сама узнала совершенно случайно. Да, у нее появились новые подозрения, кто тот злодей, подсыпавший тальк в канифоль. Но даже если это Райдер или Электра, дело закрыто, все в прошлом. Возможно, после премьеры «Больших надежд» она поделится с Рут. Но только не теперь. Рут разволнуется, а это ей сейчас совершенно ни к чему. Джульет пообещала прийти на репетицию позже, после обеда. Женщины поговорили еще несколько минут и повесили трубки.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— Смысл честолюбия в том, — говорила Рут, — что это вещь сугубо личная. — Ее ложечка беспокойно брякала о фарфоровую креманку, где таял последний кусочек мороженого. — Это внутренняя потребность достичь такого же или даже большего совершенства, как у людей, которые тебя вдохновляли. Вот что я называю честолюбием.
Было последнее воскресенье августа; подруги обедали на кухне Джульет. Со времени выкидыша Электры миновал месяц, и Рут неожиданно для себя на два дня раньше намеченного завершила постановку третьего действия «Больших надежд». Она объясняла это тем, что третий акт короче двух предыдущих и опирается на уже разработанный язык движений. Но Джульет догадывалась: подруга, как многие художники, плодотворнее работает в экстремальных, а не в так называемых нормальных условиях. Помогло постоянное напряжение, которое сопровождало постановку балета. Взять хотя бы Электру Андреадес: трагическая потеря ребенка и недельное отсутствие на репетициях явно побудили балерину сконцентрировать все силы; она неистово отдалась балету и танцевала Эстеллу с гордой, холодной яростью, которая, как понимала Джульет, была ответом на боль ее разбитого сердца.
Работа над хореографией «Больших надежд» была завершена. Оставалось научить исполнителей
24
салат из сырых овощей (фр.).
25
турецкий горох.
— Мне так не кажется, — отозвалась Джульет. — На мой взгляд, это лишь часть того, что составляет тщеславие, всего лишь узкий спектр проблемы. Большинством честолюбивых людей, во всяком случае, многими из них, движет жажда признания — чтобы общество по достоинству оценило их заслуги и другие приняли их популярность.
— Другие — это те, кого они уважают? — Наслаждаясь спором, Рут даже перестала брякать ложечкой.
— Все. И те, кого они боятся, кого обожают, мать и отец, и даже те, кого они презирают. — Джульет встала и направилась к холодильнику, чтобы убрать остатки форели. — Тщеславие — неприглядная штука. Представь себе, ну, скажем, человека, который занимается рекламой. Ему надо втереть публике очки и убедить ее приобретать то, что никому не нужно. По-твоему, он обожает клиентов-покупателей? Да ни в жизнь. Зато всеми силами старается обвести вокруг пальца и загнать гуртом в магазины.
— Этот человек ощущает потребность приобрести второй дом в Хэмптоне, — возразила Рут. — Это не тщеславие. Нет таких людей, которые по вдохновению кропают рекламные слоганы!
— Не согласна. Люди вживаются в свое ремесло, принимают вызов и придают большое значение в своей работе тому, за что их могут оценить. Один продает канцелярских скрепок больше, чем остальные, другой выписывает немереное число штрафов за неправильную парковку, третий моет больше ног прокаженным. Это может быть все, что угодно! Дом в Хэмптоне только часть вопроса. Хочешь еще кофе?
— Спасибо. Достаточно. У тебя такие же ощущения, когда ты перевоплощаешься в Анжелику Кестрел-Хейвен? Пишешь книги под псевдонимом, потому что хочешь, чтобы ценили тебя?
— Вряд ли. Скорее всем назло. Знаешь, как меня воспринимают благодаря моей писанине? Каким презрением награждают на всяких тусовках? Называют мои книжки «готикой», а меня — «потрошительницей корсетов». Я пишу не потому, что ощутила вдохновение, а потому, что мне нравится писать.
— Неужели? — Рут была немало озадачена.
— А чему ты удивляешься? — Джульет опять устроилась напротив нее.
— Мне казалось, ты пользуешься любым предлогом, чтобы улизнуть из-за стола.
Джульет, которая только что вернулась из Бостона, где читала лекцию на собрании Ассоциации университетских отделений фольклора и мифологии, рассмеялась. Ее согласие прочесть эту лекцию было превосходным примером того, с какой готовностью она отвечала «да», когда появлялся предлог поотлынивать от работы.
— Я же не сказала, что писать просто. Но, — продолжала она упавшим голосом, — иногда на меня нападает…