Трус! Правда?

Рыков Максим

"Ну что, готова?"

Он ухмыльнулся. "Знаешь, это не так сексуально, как я помню".

Я засмеялся. "Заткнись, Джин. Это не о нас. Речь о Кьёко".

"Или Денджи".

Я активировал Матку, как делал это много раз до этого, и теплый свет наполнил эмбриональную камеру. "Теперь все, что нам нужно, это два генетических образца".

Джин открыл заднюю часть своего роботизированного черепа, обнажив единственную плоть, которая была у каждого из нас: мозг. "Будь нежен. Это мой первый раз", – поддразнил он.

"Ты такой ребенок", – пробормотала я. "Ты уверена, что готова к этому?"

"Как любой родитель может быть готов к появлению первого человеческого ребенка

за сто лет? Это огромное давление".

Я улыбнулась. "Не волнуйся. Это не будет последним".

Все вещи, все сразу

Я проснулся в палатке, но это была не моя палатка. Она была красивее. Больше. Светлее. Я позволил своей голове проясниться в течение минуты, затем сел. Я смотрел на эту палатку на своем телефоне в течение нескольких месяцев. Она была такой, которую я не мог купить, но, тем не менее, фантазировал о ней. Почему? Как?

Затем я понял, что раскладушка не моя. Ни тяжелое одеяло, ни фонари на батарейках, ни гобелены на тему таро, висящие на дальних стенах этого огромного водонепроницаемого сооружения. Ковер был не мой, и сверхлегкий рюкзак в углу, конечно, не мой, но из него, похоже, высыпалась моя одежда. Книги, разбросанные так же, как и в моей палатке, тоже были моими, хотя я перечитывал каждую из них десятки раз за эти годы. В углу аккуратно лежала большая стопка новых книг. Они не были моими, но это были книги, которые я собирался прочитать, сколько себя помню.

Паника надвигалась, но никак не могла прорваться наружу. Я ужасно устала и в то же время была рада, что проснулась. Где я была? Разве я не дома? Разве остальные не были снаружи, как и каждое утро? Я чувствовала запах кофе и бекона, но не слышала характерного гула ульев, в которых молодые женщины готовили еду. Они были послушны и добры ко мне, как и следовало ожидать, учитывая мой статус последнего выжившего члена нашего совета старейшин.

Медленно я села. Где были собаки? Они, должно быть, в старой палатке, подумал я. В моей палатке. Я по-прежнему не понимал, как и почему я оказался там, где оказался. Однако постепенно я начал осознавать, что меня окружают в основном вещи, которые я положил в корзину интернет-магазина на своем телефоне за последние несколько лет.

Конечно, тележка была лишь иллюзией. Предметы, находящиеся далеко за пределами моей досягаемости, отражали глубокое, постыдное желание соединиться с той жизнью, которая была у меня раньше. Конечно, я ничего этого не покупала. В моем мире не было ни одного номера кредитной или дебетовой карты, который мог бы противостоять этому счету. Да и вообще любой вкладке, если уж на то пошло. У меня также не было адреса, по которому можно было бы доставить что-либо.

Медленно, осторожно, я встал. Ничего не болело. Странно. Казалось, что в эти дни всегда все болит. Вот почему молодые женщины были так необходимы. Поэтому их так ценили. Где они были? Почему такая тишина?

Мне потребовалась минута, чтобы найти застежку-молнию на двери, ведущей наружу. Когда я открыл створку этой чужой, но почему-то знакомой камеры, моему взору предстал не лес, как я ожидал. Просто своеобразный тамбур, а затем еще один выход на молнии. Я снова нащупал тягу и более целенаправленно попытался выбраться наружу.

Опять же, никакого леса. Никаких общинных кемпингов. Никаких молодых женщин. Ни собак, ни свиней, ни кур, ни коз. И, что становится все более раздражающей реальностью, ни кофе, ни бекона. Моя тревога набирала обороты, но все еще не достигла нормы для такой ненормальной ситуации. Я попробовал другую молнию, потом еще одну. Никакого леса. Только тот же чертов

тамбур.

Наконец, я вернулся в главную комнату палатки. И вот оно. Завтрак. Кофе с козьим молоком, яичница, бекон и жареная репа. Мои любимые блюда. Все это лежало на тяжелом шерстяном ковре, который я годами мечтал приобрести у пакистанского онлайн-продавца ковров из Лос-Анджелеса. Даже до сопротивления я не мог позволить себе доставку такого большого и тонкого ковра, не говоря уже о самом ковре. Но вот он был накрыт моим любимым завтраком, разложенным на модных керамических тарелках с тканевыми салфетками, которые подчеркивали два основных цвета ковра. Синий и сильно зеленый бирюзовый. Опять же, мои любимые.

Я ел с меньшим сомнением, чем того требовала ситуация. Я был голоден, и каким-то образом мой мозг тоже был голоден. Я не стеснялся того, как быстро я поглощал идеально приготовленную еду. С чего бы это? Я был один.

Воодушевленный отсутствием боли, полным животом и нейротрансмиттерами, покрытыми жиром, я поднялся. Сейчас не время снова пытаться сбежать. Сейчас было время замедлиться и разобраться во всем. Где я был? Что было последним, что …?

Боже мой. Последняя вещь.

Воспоминания захлестнули мой пресыщенный мозг. Последним было бешеное известие, переданное по примитивной рации шабаша, что переворот удался. Каждую неделю мы отправляли одну женщину с двумя собаками в направлении подходящего следа. Ее работа заключалась в том, чтобы отслеживать радиоканалы на предмет важных новостей и при необходимости сообщать о них. Нас не волновали мелочи, а для нас почти все было мелочами. Крах фондового рынка, выборы, сплетни о знаменитостях… все это теперь не имело для нас никакого значения. Наши радиопоходы, как мы их называли, были предназначены для двух видов информации – экстремальная погода или экстремальное продвижение сопротивленцев. В любом случае, мы сразу же отправлялись в пещеры, где у нас было достаточно еды и воды, чтобы пережить практически все.

И вот из одного из радиопередач Марсии мы узнали, что все те, кто не успел бежать из крупных городов США, были уничтожены одновременно. Согласно правительственным источникам, передаваемым по радио в безэмоциональных тонах, сопротивленцы теперь планировали покрыть сельскую местность, медленно уничтожая всех, кто остался. Единственными оставшимися, казалось, должна была стать их безжалостная армия.

Наверное, я никогда не думала, что до этого дойдет. Я любила свой шабаш, любила лес, любила жить просто на земле. Мне нравились наши ритуалы и наше стремление к мирному будущему. Я никогда не верила, что сопротивленцы сделают то, что обещали, – убьют тех, кто с ними не согласен. Большинство людей, казалось, не соглашались с ними. Я, как и окружающие меня женщины, всегда верила, что массы будут править. А пока мы оставались в нашей своеобразной утопии, живя вдали от относительно непройденного участка Аппалачской тропы в северо-восточном углу Алабамских лесов.

В правительственном отчете не было сказано, как они добились массовых убийств, хотя сопротивленцы годами распространяли слухи о своей способности создавать искусственные магнитные бури. Вот почему мы были здесь, глубоко в лесах и пещерах, выживая за счет корней, листьев, небольшого стада скота и надежды уже более десяти лет. Все мы, женщины, все мы опасались и правительства, и сопротивленцев, все мы готовы были переждать это здесь, среди деревьев, с нашими палатками и священными практиками. Все остальные надеются на меня, единственного оставшегося старейшину, чтобы я вел их в молитве и учил их колдовским практикам, которым меня так давно научила моя собственная бабушка.