Трюкач
Шрифт:
– Дело твое, – якобы равнодушно рокотнул гром. – Нам тем более некуда торопиться.
И это была скрытая угроза, предупреждение. С наступлением темноты наступление спецназа на бандитов облегчается, задача упрощается.
Последнему дураку и то ясно! Террористы – не дураки. А пассажиры в массе своей – дураки. Им бы, пассажирам, молчать в тряпочку, злорадствовать втихомолку. Но бездействие тягостней любого действия, даже когда это оскорбление действием. Потому,
– Тебя не спросили! – раздраженно отмахивался террорист, но без прежней агрессии.
– Да кардан полетел. Точно, кардан!
– Если кардан, то мы засе-е-ели…
– Не каркай.
– Или, может быть, засор карбюратора?
– Тебя не спросили!
– Тогда фильтр тонкой очистки топлива засорился, а?
– Тебя не спросили!
ОН поймал себя на мысли, что жаждет поучаствовать в мозговой атаке, пока не началась иная атака, спецназовская. Тебя не спросили! Спросили бы ЕГО! ОН бы предположил: катушку зажигания у вас пробило, грамотеи! Катушку зажигания!
Впрочем, тоже не факт. И полуось, и кардан, и карбюратор, и фильтр, и катушка – все одинаково возможно. Куда пальцем ни ткни, везде болит. Может, просто палец болит?
– Совесть у тебя есть?! – повторил гром небесный.
КАДР – 4
Сказано: совесть – тайник души.
Душа Слоя-Солоненко для Ломакина была – потемки. С какой-такой радости-печали Солоненко согласился на проект «Час червей»? Деньги некуда девать? Грех надо замолить? Да, но в таком случае необходимо прежде всего признать: грешен. Человек же устроен так, что непременно отыщет аргумент в свою пользу: как бы там ни было, я честный-бескорыстный-справедливый. Даже если «я» – бандит, грабанувший лоха, это самое «я» оправдается перед собой: дерьмо – не «я», а лох, не заслуживающий отъятого, на то и лох, зато «я» часть отъятого передаст детскому дому или вложит в нечто богемное, в нечто просветительское. Нет?
Нет. Бандит – даже выросший в благообразного коммерсанта – всегда осознает: он был, есть и остается бандитом. Именно потому он так стремится подружиться с писателем-художником-музыкантом. Именно потому он так приосанивается, если на какой-нибудь организованный им самим междусобойчик приходит хотя бы один изголодавшийся артист, котого все знают. Именно потому он стремится вложить часть награбленного во что-либо благотворительное, дабы о нем говорили: вот добрый человек. И комплекс неполноценности всегда будет при нем. Из грязи никогда – в князи. Даже
Однако Ломакину, абсолютно ничего не было известно про стиль и методы сколачивания капитала Евгением Павловичем Солоненко, когда на коктейле в Доме кино их познакомили.
А познакомила их Антонина. А с Антониной он, Ломакин, познакомился всего за два часа до Слоя-Солоненко, перед премьерой «Изверга». Нездешнюю мулатку знобило то ли от здешней весенней мозглости, то ли от, всегда унизительной, очереди-толчеи гардеробного зала, усеянного опилками. Короткая шуба (или манто?) не унимала озноб, а, наоборот, усиливала – ведь ради того, чтобы сдать ее, шубу, и приходилось длить и длить бессмысленное и медленное топтание, ближе-ближе, к вешалкам. А местная шатия-братия со смутно знакомыми лицами привилегированно просачивалась к барьерам.
Ломакин отчасти принадлежал к местной, шатии- братии, да и в «Изверге» играл не последнюю роль, пусть и замещая в кадре звезду Ярского на сложных трюках. Он мог просочиться к вешалкам без очереди-толчеи. Собственно, так и сделал минуту-другую назад. Отчего же не помочь нездешней даме.
– Помочь?
– Чем?
– Позвольте вашу… ваше манто. Я сдам.
– Без очереди?
– Без.
– Лучше скажите громко этим… этим всем: В очередь сукины дети, в очередь!
Нездешняя мулатка, знающая Булгакова. Без акцента. Наверно, все же здешняя – но не местная шатия-братия. Даже странно! С такими данными – и не местная, не дом-киношная. Обязательно (моргнешь глазом – проморгаешь) кто-нибудь позарится. Публика еще та! Мол, я, если не узнали, режиссер эх-ма такой-то. Нет, я! Нет, я! Не узнаете? Еще в Кинопанораме недавно показывали! – Да что – ты! А вот я… А я – спецкоррр! Пусть хорохорятся, но все они в моих руках – не напишу, и знать никто не будет! Эт ничего, что я прыщавый, это от бурного обмена веществ. Обменяемся на досуге? Веществами? Красавицы обычно клюют на убогих. Клюнет? О! Клюет, клюет!
Витающие флюиды. Щас только княжеские шубы- пальто – пыльники скинут и – густопсово примутся благовонять мыслями, оформляя их в слова.
– В очередь, сукины дети! В очередь! – гаркнул Ломакин, рискуя репутацией. Попереть не попрут, но затаят обиду.
А пошли вы все! В очередь!
Местная шатия-братия отпрянула было – уж сильно трубно провозгласил Ломакин, – но тут же ринулись на прежние позиции. Мало ли, ненормальный!
Да нет, он нормальный, просто делает скандал. А вот фиг ему! Не получит!
М-м, а кто это?
Это? Черт знает. A-а! Каскадер это! Он уже в тираж выходит, потому, видишь, на все идет, лишь бы общее внимание привлечь. Не обращайте внимания!
А кто это с ним?! Обратили внимание?!
Нельзя не обратить, но только… знаете ли, верно подмечено: кто бы то ни был, но – с ним!
– Достаточно громко? – осведомился Ломакин, светски склоняясь к спутнице (хотела испытать? испытания прошли успешно! а ты, дама, теперь – спутница, даром ли за локоток придержал в момент шариковского взрева!).