Трюкач
Шрифт:
Ч-черт! Дальше нить терялась, обрывалась, цеплялась-опутывала. Лабиринт сознания-подсознания, ч-черт!
Да отзоветесь вы, паразиты?!!
Пискнуло. Пауза. Гудок. Длинный. Еще гудок. Длинные гудки! Наконец-то! Поднимите трубку кто- нибудь! Га-азик! Будь дома! Уже половина одиннадцатого! Нечего шляться в обнимку с гостем по местам детства-отрочества-юности, город уже не тот, полувоенный режим в городе, комендантский час! Час крестов!
КАДР – 7
«АНАТОМИЯ
За шесть последних лет войны, которую купленные политики уклончиво продолжают называть «конфликтом», такие взрывы стали раздаваться все чаще – и совсем не на полях сражений! Они раздавались в междугородних автобусах, в поездах дальнего следования, на пароме, унося жизни ни в чем не повинных людей. И вот два подряд взрыва – в метро.
Мы живем рядом с очень лицемерным и коварным врагом. Семидесятилетнее братство с ним притупило нашу бдительность, отучило чувствовать и предвидеть опасность, лишило способности предупреждать ее. Своим пассивным отношением ко всем его действиям подобного рода мы лишь помогали врагу успешно претворять в жизнь задуманные им планы…».
(«Мустагил газет». Баку).
– Как?! – издал Ломакин. Не вопрос. Просто… междометие.
– Да… – издал Газанфар. – Да.
– Нет… – издал Ломакин. – Нет.
– Да.
Ломакин надолго замолчал. В подобных ситуациях пауза возникает не потому, что надо сосредоточиться, не потому, что надо собраться с мыслями, не потому, что эмоции переполняют, – наоборот, просто пусто внутри. Замолчал надолго. Минута молчания. Две минуты. Три.
Разъединили?
– Витья? – проверил связь Газанфар.
– Как? – издал Ломакин, и это уже был вопрос.
Картинка возникла четкая, контрастная: тот самый участок армянского кладбища на Волчьих Воротах, могильные камни в рост человека, эффект отсутствия кого бы то ни было – тем эффектней внезапное возникновение фигуры человека в двух шагах от тебя: человек, ты что ищешь среди армян? родственника навестить? букет положить? а рядом не хочешь лечь, если ты родственник ЭТИМ? «Цветы – радость жизни!… Принимаются заказы на венки!». Фигура в излюбленной мусульманской «какающей» позе на обочине развалин мрамора-гранита, и у ног – кувалда.
Гурген не мог не навестить своих, если уж вырвался в Баку. Дела делами, но ЭТО дело – самое важное…
– Как – повторил Ломакин. – Где? На Волчьих Воротах?
– Почему – на Вольчих Воротах? В метро. Взрыв был. Сильный взрыв. Витья. Я сначала ждал-ждал. Потом радио сказало. Я еще ждал. Потом поехал туда. Там никого не пускают и всех увезли. Я его в морге нашел, Витья. Голова… Почти нет головы, Витья, совсем. По рубашке узнал. И туфли. Там много людей еще лежит. Живые есть. Раненые только. А шесть человек – совсем. И Гурген – совсем. Витья? Витья!
– Да… – отозвался Ломакин. – Да. Я здесь.
– Ты прилетаешь, Витья?
– Нет… Не могу. Газик, сейчас не могу.
– Почему? Витья! Возьми другой паспорт, не Гургена, у друзей возьми – прилетай. Я что хочу еще сказать, Витья… Твой паспорт – у Гургена…
– Неважно… – отмахнулся Ломакин.
– Важно! Ты прилетишь, нам надо тогда срочно решить.
– Давай решать. Сейчас. Я не смогу прилететь. Говори…
Газанфар громко перевел дух, надолго замолчал.
– Газик? – позвал Ломакин.
– Я тут. Я думаю, как сказать.
– Скажи как-нибудь.
– Это опять армяне устроили, Витья. Опять взрыв. Гейдар по радио сказал, потом по телевизору сказал: в Баку – особое положение: документы у всех проверяют, в метро пускают только после того, как обыщут… Я тебе звонил-звонил, Витья. И сегодня, и вчера. Весь день звонил. Хоронить надо, Витья. Я сказал: я его знаю. Я сказал: это – ты. У него твой документ.
Они снова надолго замолчали.
В пустоте замелькали какие-то намеки на мысли, тени мыслей, обрывки кадров. Семи смертям не бывать? Еще как бывать. Ломакина убивали не раз, не два, даже не семь. Его расстреливали в упор очередью из АКС-74 – «Афганский исход». Он срывался с карниза и расшибался в грязь, пролетев все девять этажей, – «Ну-ка! Фас!». Его снимали мушкетной пулей на полном скаку, и он бессмысленным довеском волочился за ошалелым конем, застряв ногой в стремени, – «Серьги Зульфакара». Он пускал последние пузыри и покорно опускался в океанскую бездну, проиграв борьбу за нагубник акваланга главному герою, – «Анаконда». Он сгорал дотла в кабине перевернувшегося КрАЗа, он истекал кровью в фехтовальном поединке, ему-»гонщику» напрочь сносило голову натянутой поперек трассы проволокой, он «рассыпался» от мощнейшего маваши-гери… Все это в кино.
А теперь его достал взрыв в бакинском метро, и не в кино, в жизни. И не его, но… его.
«Это опять армяне устроили!» – не удержался Газик. А Гурген – он кто?! Сам себя, что ли, подорвал?! Да-да, прав Газик! То есть в том смысле прав, что ни под каким видом нельзя хоронить Гургена – как Гургена, как Мерджаняна. Если вдруг станет известно, что в вагоне метро был именно Гурген… хоронить будет некого – на клочки разорвут тело неудачливого террориста. Атмосфера накалена до ожога. И Газика заодно затопчут – он же опознал ДРУГА в морге: ах, ты – с ним?!