ТУ-104 и другие

Скоп Юрий Сергеевич

Мы еще никогда не слышали этой песни. Майка восторженно смотрит на Кирилла. Клавдия, откинувшись, слушает, полузакрыв глаза. Левая рука Аркадия на плече у Фаридки.

Кирилл поет бернесовским голосом, а над нашим домом куда-то в ночь приглушенно грохочет самолет.

...Облака еще парами кружатся, Контрабасом поет гроза. Улетаете вы незамужними. А какими вернетесь назад?

Под лампочкой чуть заметно покачивается дяди-Костин «ТУ». Мне становится как-то хорошо

и спокойно. Я думаю, а почему нельзя, чтобы всегда было так хорошо на душе, и люди бы не ссорились, не переживали, не влюблялись. Почему?

— Кто это сочинил такую песню? — спрашивает Аркадий.

Кирилл театрально склоняет голову.

— Исполнялась песня Кирилла Сушкова. На русском языке.

Майка хлопает в ладоши. Кирилл бросает гитару на оттоманку и разливает вино.

— А теперь есть предложение послушать рассказы военного летчика Аркадия Поспелова.

— Правда, Аркаша, расскажи, — ласково просит Фаридка.

На лице Аркадия еще ярче разгорается румянец.

— Да что там... Все хорошо, что хорошо кончается. Турбина отказала. Упал в тайгу. Катапультировался. «Миг» мой сгорел, и все в нем сгорело. Когда очнулся, помню, туман над тайгой и тишина, жуткая. Пошел. И три дня выбирался. Без еды. А все равно, думаю, дойду. Козы на меня выходили. Стрелял. Да с левой руки разве попадешь? В общем, последний патрон остался. Запасную обойму потерял. К реке выбрел под вечер. Гуси. Пара. И далеко. Не стал даже и целить. Костер запалил и до утра возле сосны просидел. Туман. Совсем ослаб. И, как на смех, в кармане десять рэ нашел. Вот бы, думаю, в магазин сейчас. А после, чудится, мы с Фаридой и вправду идем в ресторан. Музыка играет. Глаза приоткрыл, вижу, волк на меня... Шагов двадцать осталось. Тут еще костер глаза режет. Выдернул пистолет, прислонил к дереву и, уж не знаю, каким пальцем спуск двинул. Выстрелил. А когда в себя пришел, чуть не задохнулся. В рот мне что-то лили. Спирт. Откашлялся, осмотрелся — зимовье. Только не такое, как ваше, натуральное. Лежу, шубы дымом пахнут, рука перемотана. Чье-то лицо бородатое надо мной. Парень. Здоровый. Увидел, что проморгался я, и говорит мне тонким таким голоском: «Собачку-то ты мою тово, паря...» — Ну, выпьем за... — Аркадий улыбнулся, — за вас всех.

Фаридка уронила голову на стол и заплакала.

Не знаю, точна ли я в определении, но бывают все-таки высокие дни. И, наверно, бывают они такими от неба. Весна расчищает его и поднимает, поднимает.

Сегодня 8 Марта. Я иду по засыпанной солнцем улице и вижу крохотную тревогу в капельках-глазах воробья, обогнавшего меня на тротуаре, озабоченную полуулыбку прохожего, скрытый зевок постового на перекрестке, где снует деловитый машинный поток, прокопченные тополя, высветленную синеву неба над моим городом, и радуюсь.

Я слышу случайные, полные наивной бессмыслицы фразы в автобусе, далекие аэродромные гулы, стрекот автомата, выбивающего серые магазинные талоны, звенящий голос трубы в форточке музыкального училища и радуюсь.

Я чувствую сосредоточенное внимание у запотевших от дыхания газетных витрин, комариные укусы морозного ветерка на щеках, упругую легкость собственных шагов, изумленный немой вопрос во взгляде встречного парня, и оттого, что я все это вижу, слышу, чувствую, мне бесконечно светло и хорошо.

Сегодня 8 Марта. Я иду по земле. А сколько сейчас девчонок моей профессии в небе, в самолетах, меченных самыми разными опознавательными знаками?

Чем

встречает их земля, что приготовила она им в этот день?

Я вспоминаю хрупкую, ее можно было бы сравнить с гладиолусом, белокурую голландку Эльзу — мы познакомились с ней в прошлом году в Шереметьеве, на международном аэродроме.

Эльза пила кофе из крохотной фарфоровой чашечки, показывала остренькие зубки и быстро-быстро говорила по-английски. Я поняла только, что она первый раз в Москве и потрясена ее величием.

Я вспоминаю веселую чешку Марию. Наш «ТУ» подрулил тогда прямо к их машине. Мария угощала нас сигаретами и по-русски расспрашивала: «Возможно ли лично познакомиться с Аркадием Райкиным?»

Я иду по самой кромке тротуара, глубоко задумавшись, и не сразу соображаю, что негромкий голос за спиной относится ко мне.

Оглядываюсь — метрах в пяти вишневая «Волга», а рядом человек в темно-синем пальто и пушистой меховой шапке.

— Вы меня? — Я пожимаю плечами: человек незнаком мне.

— Да, вас. И, простите, неужели не узнаете?

Теперь он стоит рядом со мной, и я... я, конечно, узнаю: Артем.

— Да, я вспомнила вас... Только...

Артем не дает мне договорить, и я чувствую, что он, понимая мое смущение, тоже смущается.

— А я вас не забыл. Вот... Тогда еще дождь в Москве...

Артем мнет перчатки, царапает носком ботинка снег, потом почти отчаянно предлагает:

— Вы бы не отказались покататься со мной? Просто так, конечно. По городу.

— У вас своя машина? — притворяюсь я, чтобы сбить неловкость минуты. Самой мне, откровенно, очень хочется побыть с этим парнем. В нем что-то все по-настоящему — искренне и открыто.

Артем улыбается. Совсем как тогда, и я вижу знакомую выщербинку на переднем зубе.

— Своя, к сожалению. Обарахлился. Отец говорит мне: частная собственность — это путь в болото. Ну да ладно, думаю. В небе болот не бывает.

— Почему в небе? Вернее, при чем тут оно?

— А я летчик. К земле прислоняюсь не часто.

— Вот оно что! А я что-то вас в порту не встречала.

— Я на северных трассах. Тихоход. Поршневик. Так сказать, человек авиации вчерашнего дня.

Мы колесим по переулкам, улицам, бульварам. Солнце ходит за машиной, заглядывая в нее то слева, то справа, то прямо в ветровое.

— И еще раз простите, — говорит Артем, — вот мы столько разговариваем, а я все выкаю и выкаю, то есть не знаю, как звать вас.

— Рита.

— А меня Артем.

— Помню.

Артем бросает на меня короткий, улыбчивый взгляд.

— Вот и познакомились, Прямо гора с плеч. Будто самолет в тайге на туман посадил. И знаете что, Рита?..

— Не знаю.

— Нет, правда, приземлимся вот в этом кафе... Посидим.

— Давайте.

— Что же мы будем делать, Рита? — спрашивает он меня, когда мы садимся за столик, и, не дожидаясь ответа, предлагает сам: — Может быть, выпьем по бокалу шампанского? За ваш день.

Мне неудобно в упор смотреть на Артема, мы и так сидим очень близко друг от друга — столик узок и невысок. Но иногда я все же коротко вглядываюсь в его лицо. Оно тщательно выбрито и у аккуратных, косо срезанных висков отливает матовой синевой. У Артема большой, открытый лоб, помеченный морщинами, мягкие, полные губы. На правой щеке, как раз посередине, родимое пятно. Резкий подбородок.

Нам приносят мороженое и шампанское в запотевших высоких фужерах. В кафе тепло, негромко играет радиола — уютно.