Туареги Ахаггара

Лот Анри

Во-вторых, что такое «ближневосточная цивилизация»? Что вкладывает Анри Лот — историк, этнограф, «культурный антрополог» — в термин «цивилизация»? Не мог же он, право, пройти мимо напряженной многолетней полемики вокруг содержания понятий «культура» и «цивилизация», их археологического, конкретно-исторического, социологического, культурологического, философского наполнения Г И даже если предположить, что Лот употребляет этот термин в самом «обычном» смысле развитой предгосударственной или государственной письменной культуры, то какие цивилизации включает он в «ближневосточную»? Шумерскую и наследующую ей шумеро-аккадскую? Хеттскую? А как же египетская, по многим признакам объединяемая с названными выше, но существовавшая все-таки на, африканской почве? Если и ее, то вроде бы нет необходимости помещать отдаленных лингвистических предков туарегов, а значит, и берберов в целом к востоку от Египта — на Ближний Восток, когда их непосредственные предки — ливийцы — исторически засвидетельствованы к западу от Египта, в Ливийской пустыне. Кроме всего прочего культурные общности, которые можно с достаточной мерой условности объединить под названием «ближневосточные цивилизации» (все-таки во множественном, вряд ли в единственном числе),

просуществовали без малого три тысячелетия. К какому времени следует отнести гипотетический уход праберберов из зоны этих ближневосточных цивилизаций и их появление в Ливийской пустыне? Ни на один из этих вопросов автор даже не пытается ответить…

Зато по мере дальнейшего изложения недоумение читателя, даже элементарно лингвистически грамотного, возрастает. «А. Бассе… сомневается в наличии родства (берберских языков. — А. М.) с семито-хамитской языковой семьей, поскольку заимствования (les etranges) оттуда крайне незначительны», — пишет А. Лот. Возможно, здесь терминологическая небрежность, и имеются в виду элементы, общие с семито-хамитскими языками, которые можно посчитать заимствованными из последних в берберские языки, если отрицать их родство между собой. Но ведь именно черты, унаследованные от общего предка, и являются критерием родства. Вряд ли правомерно называть заимствованными сходные черты (в лингвистике они называются изоглоссами) в языках, традиционно рассматриваемых как родственные, не приведя никаких доводов в подтверждение противоположной точки зрения.

И наконец, еще одна цитата. «Морфология имени в берберском, — утверждает А. Бассе, — настолько чужда семито-хамитской, что, даже если бы его родство с этой языковой группой было доказано (далее А. Лот цитирует А. Бассе. — А. М.), осталась бы значительная масса слов… неизвестного происхождения». Здесь приведены два совершенно разнородных аргумента. Родство обычно не устанавливается без сопоставления морфологической структуры, в том числе именной, и, если бы родство берберских языков с семито-хамитскими было доказано, это означало бы, что морфология имени в берберском отнюдь не чужда семито-хамитской. Вместе с тем наличие большого пласта лексики «неизвестного происхождения», т. е. слов, не имеющих закономерных параллелей в родственных языковых группах и тем самым необъяснимых из общего праязыка, еще ничего не доказывает. Все дело в том, какие это слова. Если они относятся к так называемым «культурным терминам», т. е. названиям растений, животных, орудий труда, предметов одежды, утвари, культовых предметов и т. д., иначе говоря, к лексике, легко заимствуемой, обычно вместе с обозначаемым предметом или понятием, то, установив язык, из которого происходят подобные слова, примерное время и пути заимствования, мы можем реконструировать целые фрагменты истории заимствующего языка и говорившего на нем народа. К родству же языков все это не имеет отношения.

Одним из главных критериев родства наряду со сходством грамматических структур (причем обязательно родственных материально, фонетически, т.е. этимологически тождественных, иначе мы примем за родство чисто типологическое сходство) является тождество единиц так называемой базисной лексики, установленное на основании регулярных звуковых соответствий между словами сопоставляемых языков. При этом наличие таких регулярных звуковых соответствий само по себе еще не доказывает родства: звуки в словах, заимствованных из языка А в язык Б в один и тот же период, могут подвергаться в дальнейшем тем же изменениям, что и звуки в исконных словах языка Б, вместе с тем постепенно изменяется и фонетика языка А, а значит, исходные формы заимствованных некогда слов станут со временем звучать по-разному в этих двух языках, но их звуки будут вполне регулярно соответствовать друг другу. Слова же базисной лексики заимствуются из языка в язык лишь в исключительных случаях, и этимологическое тождество основной массы таких слов в разных языках — гарантия родства этих языков; более того, чем выше процент совпадений в базисной лексике, тем теснее родство языков (на этом принципе построена глоттохронологическая, или лексико-статистическая, методика установления языкового родства). К словам базисной лексики относятся названия частей тела; термины родства, кроме нескольких основных типа «папа», «мама», «дядя», «баба», совпадающих по звучанию (но не всегда по значению: во многих афразийских языках, например, ЬаЬа значит «отец») в огромном числе языков мира и объясняющихся из «лепетного» детского языка; названия основных явлений и объектов окружающейприроды (таких, как «вода», «камень», «солнце» и т. п.); наиболее распространенные прилагательные («большой», «длинный», «хороший», «белый», «черный» и т. п.); глаголы («есть», «пить», «умирать», «стоять» и т. п.) и другие группы слов.

Вернемся теперь к мнению А. Бассе, крупнейшего французского берберолога середины нашего столетия, о том, что в берберских языках слишком мало общих слов с семито-хамитскими языками (мы отвлекаемся сейчас от неудачных формулировок в изложении этого тезиса Анри Лотом, да и самим Андре Бассе). Имея эмпирически установленную зависимость между процентом совпадений в базисной лексике и степенью родства языков, мы можем отказаться от приблизительных количественных оценок типа «мало» — «много», «значительное количество» — «незначительное количество» и т. п. Сначала о составе семито-хамитской семьи языков и ее названии. По современным представлениям, в нее входят семитские (мертвые — аккадский, или ассиро-вавилонский, угаритский, сабейский, геэз, или древ-неэфиопский; еврейский, или иврит, вымерший к рубежу нашей эры, но восстановленный в качестве живого языка; арамейские диалекты, в том числе мертвый сирийский и живые «новоассирийские»; классический арабский и современные арабские диалекты; амхарский и другие живые семитские языки Эфиопии; бесписьменные живые языки Южной Аравии и острова Сокотра), кушитские (сомали, оромо, бедауйе и другие в Эфиопии и сопредельных странах), чадские (хауса и другие многочисленные языки Нигерии, Чада и сопредельных стран), древнеегипетский язык и, наконец, берберские языки.

Так как исследования последних десятилетий показали, что вся эта большая семья языков генетически не делится на две ветви — семитскую и «хамитскую» (т. е. африканскую), старое традиционное

название стало во многих работах заменяться на другое: афро-азиатская (имея в виду, что это единственная семья, языки которой распространены и в Азии и в Африке), или — в намеренно более условной форме — афразийская, семья языков. По последним глоттохронологическим подсчетам, глубина древности этой семьи, вернее, макросемьи очень велика; праафразийский язык распался на диалекты, ставшие, в свою очередь, праязыками каждой из перечисленных выше ветвей (семитской, берберской, египетской и др.), приблизительно в X–XI тысячелетиях до н. э. Именно этой глубиной, т. е. более отдаленной степенью родства, чем та, что существует между языками таких семей, как индоевропейская, семитская, уральская (разделение праязыков в IV–V тысячелетиях до н. э.), и объясняется меньшее сходство в грамматической системе и более низкий процент совпадений в базисной лексике между, скажем, хауса и сомали или амхарским и ахаггаром, чем между амхарским и сокотрийским или русским и хинди. Вместе с тем процент этих совпадений между современными афразийскими языками, принадлежащими к разным ветвям, принципиально выше процента совпадений между еще более отдаленно родственными языками (например, русским и ахаггарским) и тем лее между языками, считающимися неродственными на теперешнем |уровне изученности языков мира (например, русским и вьетнамским), причем речь здесь идет не только о сравнении слов стословного, или свадешевского, списка, а о сравнении и массивов основной лексики (методом «корневой» глоттохронологии, тоже разработанным С. А. Старостиным).

А. Бассе, а вслед за ним и А. Лот не могли учесть также и то обстоятельство, что последовательная реконструкция основной лексики и грамматических структур на уровне подгрупп, групп и семей (ветвей), составляющих афразийскую макросемью, реконструкция, работа над которой началась 10–15 лет назад, гораздо надежнее обоснует родство берберских и других афразийских языков, чем простое сопоставление «на глазок» нескольких берберских и какого-нибудь семитского (как правило, арабского) языка. Это и естественно: чем более древние состояния родственных языков мы восстанавливаем, тем ближе они к общему праязыку и тем отчетливее выявляется сходство между ними.

Очень сложен вопрос о том, являются ли берберы автохтонами, т. е. исконными жителями, Северной Африки и Сахары.

Разберемся сначала, что означал бы утвердительный ответ на этот вопрос. Если речь идет о берберах, или, что то же самое, берберо-ливийцах, по языку, то одно из двух: либо берберы — не афразийцы, т. е. берберские языки не входят в число афразийских, либо первичный центр распространения афразийских языков — их прародина — находился в Северной Африке или Сахаре и носители праберберского языка, выделившись из общеафразийского единства, остались в пределах того же ареала. Как явствует из изложенного выше, афразийское происхождение берберских языков можно считать практически доказанным. Что же касается африканской прародины афразийцев, то в ее пользу, казалось бы, говорит тот факт, что все афразийские языки, кроме семитских, распространены именно в Африке (сравнительно позднее проникновение туда эфиосемитских языков и арабских диалектов не в счет). Такое объяснение соответствует так называемому принципу минимальных перемещений, сформулированному в 1956 г. известным американским компаративистом И. Дайеном, по которому место разделения языка-предка следует искать там, где исторически засвидетельствовано больше всего языков-потомков. Из этого принципа исходят авторы целого ряда зарубежных работ последних лет, локализующие праафразийцев в Африке.

На наш взгляд, вполне разумный аргумент Дайена по своей значимости для решения проблемы уступает трем другим, более конкретным принципам поиска прародины, которые мы формулируем следующим образом. Первый принцип: материальная и духовная культура, социальная организация и среда обитания некоего человеческого сообщества, восстанавливаемые по реконструированной лексике праязыка, должны в общих чертах и конкретных деталях совпадать с археологической и палеогеографической картиной, восстанавливаемой для того периода и того региона, в которые помещается предполагаемая прародина. Второй принцип: в праязыке и его ранних диалектах-потомках должны быть выявлены следы контактов с другими языками, предположительно распространенными тогда же в ареале искомой прародины. Третий принцип: пути миграции диалектов разделившегося праязыка с прародины в более поздние места обитания (реконструируемые и исторически засвидетельствованные) должны соответствовать путям распространения этнокультурных комплексов (или их характерных признаков) и их создателей, устанавливаемых по археологическим, антропологическим и прочим данным.

Применение трех перечисленных принципов к афразийскому материалу довольно явственно «работает» на гипотезу о переднеазиатской прародине афразийцев, выдвинутую совместно историком В. А. Шнирельманом и автором этих строк [63] . Во-первых, праафразийская культурная лексика указывает на период перехода от охотничье-собирательского (присваивающего, как его теперь называют историки первобытности) типа хозяйства к хозяйству производящему, основанному в первую очередь на земледелии и скотоводстве. Зачатки культивации растений и — несколько позже — одомашнивания животных приходятся, по имеющимся сегодня надежным археологическим данным, на IX–VIII (возможно, захватывая и X) тысячелетия до н. э., причем только в одном регионе земного шара — в Передней Азии; в Африке эти культурные новшества фиксируются не ранее VII тысячелетия до н. э. Вспомним в этой связи, что афразийский праязык распался, по лингвистическим данным, полученным совершенно независимо от археологических, в XI–X тысячелетиях до н. э. Более детальное сопоставление культурной и экологической лексики с археологическими материалами дает основание искать прародину афразийцев в сравнительно узком ареале — Сирии и Палестине, где в XI–X тысячелетиях до н. э. была распространена так называемая натуфийская культура, создателей которой мы и склонны отождествлять с праафразийцами и их ранними потомками.

63

См. послесловие И. М. Дьяконова и А. Ю. Милитарева к книге Лот А. К другим Тассили (Л., 1984) и две публикации в №№ 7 и 8 журнала «Знание — сила» за 1985 г. (Милитарев А. Ю. Услышать прошлое.).