Тучи на рассвете (роман, повести)
Шрифт:
Нашу дорогую родину называют Страной утренней свежести. И это правда. Нет чудесней прохлады нашего утреннего горного воздуха. Но этот воздух отняли у нас самураи. Нам нечем дышать! Они превратили для нас прохладу в ледяной холод подвалов, в нестерпимое удушье фабричных бараков!
Каждый месяц на фабрику пригоняют новую партию работниц, а где старые? Старых выбрасывают за ворота вместе с их первым кровавым плевком. А этим «старым» по двенадцать — пятнадцать лет. О, собаки Чер Яка зорко следят за работницами! Они точно знают, кто и когда начинает харкать кровью. Эти собаки вербуют себе помощниц
Мен Хи слушала, почти не дыша, но при последних словах чуть не вскрикнула. Так вот почему ее больше не бьют!
А Пан Чак продолжал говорить, и она внимала каждому его слову.
— Мы корейцы! — говорил он. — Наш язык существует пять тысяч лет. Они запретили нам говорить по-корейски. Они переименовали на японский лад наши города и реки, горные хребты и заливы. Наш древний Пхеньян они назвали Хейдзио, столицу Сеул переименовали в Кейдзио, они не оставили в Корее ни одного корейского названия. Теперь издали приказ изменить все корейские фамилии на японские.
Мен Хи слушала, и ей хотелось выйти из своего убежища, но она боялась даже пошевельнуться.
Пан Чак на минуту умолк, потом снова заговорил, но теперь голос его стал спокойным и даже торжественным.
— Друзья! — сказал он. — Сейчас я предоставлю слово товарищу Ван Гуну.
Послышался другой голос — медленный, спокойный, уверенный. На слух можно было заключить, что это пожилой человек.
— Закончилась величайшая из войн, которые знало человечество. Несметные силы фашизма, страшнее, чем полчища кровавого Хидэёси, ринулись на первое в мире государство рабочих и крестьян, чтобы задушить его и покорить народы России, как поработили нашу родину самураи, залив ее кровью. Но победить народ, которым руководит испытанная революциями Коммунистическая партия, невозможно. Все народы России поднялись против безжалостного врага, залившего кровью Европу, истребившего миллионы невинных людей, и раздавили драконово жало фашизма. Русский народ освободил от ига фашизма свою родину, вызволил из неволи десятки стран, и мы верим, что великий час истории, великий час грядущего освобождения исстрадавшегося корейского народа близок. Уже трепещет перед возмездием самурайская Япония. Уже поднимается повсюду корейский народ. Он видит великий день свободы, который несут нам русские братья. Но друзья! — повысил голос оратор. — Сидеть и ждать, пока придет свобода, мы не имеем права. Нам будет стыдно перед русскими братьями. Настала пора действовать. Решительно и немедленно. И прежде всего мы должны поднять восстание в Сеуле. О плане восстания вам расскажет сейчас председатель стачечного комитета.
И вот уже голос нового оратора. Мен Хи не слышит, о чем он говорит. Ее отвлекло совсем неожиданное. К нише, куда она забилась, приблизились два человека. Одного она узнала бы даже с закрытыми глазами. Это был Пан Чак. Второго, старика, она видела в первый раз. Но как только он заговорил, она поняла: это тот, кого Пан Чак назвал Ван Гуном. Теперь он говорил шепотом:
— До восстания осталось девять дней. Не забывайте, что вы не рядовые участники. Ваша забастовка будет сигналом всем сеульским заводам и фабрикам. Если этого сигнала не последует…
—
И в ту же секунду полоснул яркий свет, словно прожекторы осветили все вокруг.
Мен Хи сжалась, слилась с пенькой в своей нише. Она услышала выстрелы, крики, удары, возню. Потом стало тихо, и в этой тишине отрывисто прозвучала короткая команда:
— Марш!
Мимо нее вереницей прошли люди. Сначала она увидела двух вооруженных самураев. За ними в наручниках шел седой кореец, потом снова самурай с обнаженным мечом, дальше несколько рабочих и работниц, тоже в наручниках, затем опять два японца и, наконец, Пан Чак.
— Быстрее! — крикнул полицейский, шедший последним, и ударил Пан Чака по спине плоской стороной меча.
Мен Хи сразу узнала в нем человека, который отправлял ее из Пучена на фабрику. Только он теперь был в полицейской форме. Но мысль на нем не задержалась. Она смотрела на Пан Чака, который, наверное, даже не почувствовал удара. Он не вскрикнул, не повернул головы, не ускорил шага. Прядь черных густых волос закрывала ему лоб, руки были скручены за спиной, но он шел не сгибаясь.
Когда Пан Чак поравнялся с нишей, Мен Хи подалась вперед, готовая на любой, самый безрассудный поступок. Движение Мен Хи привлекло его внимание, он медленно повернул голову, и они встретились взглядами. Пан Чак вздрогнул. Глаза его на мгновение расширились, и Мен Хи прочла в них столько презрения, такую ненависть, что у нее захватило дыхание.
— Змееныш!.. — услышала она шепот Пан Чака.
— Молчать! — крикнул полицейский, не заметивший Мен Хи, и снова ударил Пан Чака.
Когда она пришла в себя, под навесом было тихо и темно.
В застенках Содаймуна
Чо Ден Ок ходит из угла в угол по своему новому кабинету.
Нет, это уже не мечты, а действительность. Нельзя сказать, что он просто поднимается по служебной лестнице. Он взвивается вверх так, что кружится голова. Японцы действительно умеют ценить деловых людей. Он блестяще выполнил задание в Пусане, и, кроме того, ему удалось раскрыть там явку революционеров.
Будь у него время, он до конца распутал бы весь клубок. Он нашел бы, конечно, тех, кто пустил ко дну паром в Цусимском проливе. Он узнал бы, почему расплавились подшипники в насосе парома, когда начали откачивать воду. Ведь это произошло не случайно: возле мотора были обнаружены крупинки золотого песка и мельчайшие ракушки.
Но даже то, что он успел сделать, создало ему славу. Так прямо и сказал начальник полицейского управления генерал Такагава и назначил его на такую высокую должность. Даже взятки не пришлось никому давать.
А ведь первые шаги он делал только с помощью взяток. Разве иначе назначили бы его надсмотрщиком на Супхунскую гидростанцию?!
Это была первая должность, где проявились его природная находчивость, ум и осторожность. С тех пор он все время совершенствует и развивает в себе эти качества.
Но все же он не мечтал о такой карьере. По возвращении в Сеул с ним разговаривал и поздравлял его сам Такагава.
— За пусанское дело, — сказал он, — вы заслужили повышение.