Тук-тук-тук в ворота рая
Шрифт:
Я распрямилась, и слово само вырвалось из глубин груди.
– Стервятник.
– Потом развернулась и стремительно взбежала по лестнице с единственной мыслью - отдалиться как можно быстрее от этого места, чтоб забыть о существовании Хармонта на веки вечные.
– Стервятник! Стервятник! Стервятник!
– в каком-то исступлении повторяла я, швыряя в раскрытый чемодан скомканные вещи. Зачем-то сорвала с вешалки праздничное с блёстками платье, подаренное к Рождеству, и тоже попыталась запихнуть его в чемодан.
– Проклятый городишко! К чёрту! К дьяволу! На край света! Уеду сейчас же! Пешком
Ведь есть на свете другие места, где о Зоне вспоминают только когда в теленовостях промелькнёт сюжет про Институт, и очередной доблестный учёный, наряженный в скафандр, заверит боязливую мировую общественность, что наука на страже, наука не стоит не месте, наука бдит... Есть же, есть где-то Лондон, Париж, Нью-Йорк, Токио... есть Россия, в конце концов, где по улицам бродят бурые медведи... какое счастье - всего-навсего дикие звери, а не ваши давно почившие родственники, только что вылезшие из-под земли!
… Странные разговоры приезжих, книги, написанные за тысячи километров отсюда, щемящая музыка из радиоприёмника, фильмы про что-то неизведанное… Иногда мне казалось, что я вижу по ошибке залетевшие в Хармонт искорки другой жизни - лёгкой и сладкой, или трудной и горькой, не имело значения. Земля, вода и воздух, что породили эту другую жизнь, состояли из таких частиц, которые в Хармонте давно вымерли…
И тут снизу опять донёсся протяжный стон.
Я выронила ворох тряпья из рук и с размаху села на кровать. Отчего-то вдруг вспомнилось, как на прошлой неделе Диксон, улыбаясь во весь рот, принёс мне букет лилий, а я выкинула цветы за ограду. "Не люблю лилий. Душные!" - сказала я тогда. Диксон ненадолго загрустил, но вскоре опять развеселился и пообещал мне нарвать цветов в Зоне. "Там есть такие, шикарные, но совсем не пахнут", - произнёс Диксон, и искреннее недоумение светилось в его голубых глазах, как будто шикарные цветы его обманули - всем своим видом обещали райский аромат, а оказались совсем без запаха...
А теперь - только скрюченная рука, деревянно лежащая на плиточном полу нашей прихожей и что-то невозможное, непохожее на человека, укрытое от остального мира старым брезентом...
Я посидела ещё немного, потом смахнула чемодан на пол так, что он перевернулся, и из него всё вывалилось, вышла из комнаты, хлопнув дверью, и опять спустилась вниз. Отец, нахохлившись, сидел на скамейке в холле, в руках он держал флягу. При звуке моих шагов он поднял голову и вскочил с места.
– Дина, деточка, - захныкал он, прижимая большие морщинистые лапы к груди.
– Нельзя ведь сейчас в клинику-то, никак нельзя... Посадят ведь старика, как пить дать посадят... обыск в доме будет... а у меня хабар... много хабара, на полтораста кусков... машину новую тебе хотел... крышу крыть...
– Что произошло?
– перебила я его бред.
Стервятник осёкся, потом нехотя буркнул:
– "Мясорубка"...
– и опять забубнил: - Но он сам... сам лез вперёд, а я вытащил его... спас его, значит... не бросил... никто никого из мясорубки-то... а я спас... а он сам туда полез...
И снова я перебила его.
– Диктуй номер.
– И подошла к телефону.
– Чей?
– испуганно спросил Стервятник.
– Каттерфилда-мясника!
Он снова было пустился в объяснения, но я только
Я отвернулась.
Трубку долго никто не брал. Потом гудки на том конце прервались, и сердитый голос произнёс:
– Говорите, чёрт вас подери!
– Мистер Каттерфилд?
– подпустив в голос июльского мёда, пропела я в трубку.
– Извините, что беспокою вас посреди ночи. Это Дина Барбридж.
Некоторое время Мясник ничего не говорил. Наверное, думал, что это ему снится. Потом откашлялся.
– Слушаю, - настороженно сказал он.
– С одним нашим другом произошёл несчастный случай. Требуется ваша помощь, мы заплатим.
– Какого рода несчастный случай?
– спросил Каттерфилд.
– Очень редкий несчастный случай, - я сделала нажим на слово "редкий".
– Нашего друга сильно поранила мясорубка.
Мясник помолчал, потом сухо ответил:
– Обратитесь в похоронное бюро. Я подобного рода услуги не оказываю.
– Вы не поняли, мистер Каттерфилд. Он жив - пока жив. Мне показалось, этот случай должен вас заинтересовать.
Мясник снова помолчал, обдумывая услышанное, затем странно дрогнувшим голосом сказал:
– Ждите, сейчас приеду.
Это у него от радости голос задрожал. Проклятый городишко, проклятая жизнь. Хочу в Россию, к медведям.
– Есть проблема, - быстро сказала я.
– Другие папины друзья тоже здесь... неподалёку от нашего дома.
– Думаю, смогу решить эту проблему, - заверил Мясник.
– Ждите.
Я дала отбой и повернулась к старику.
– Вот и всё. А ты боялся... Стервятник.
Папаша снова заскулил.
– Диночка, разве можно так отца называть? Я же только для вас стараюсь... жестокая какая...
– Какая разница!
– Безнадёжный гнев, больше похожий на горе, мохнатым паучьим клубком перекатывался в горле.
– Да, жестокая, зато у меня лучшие в городе сиськи!
– рявкнула я чужим голосом и оскалилась в широкой улыбке, продемонстрировав папаше зубы.
Зубы у меня тоже были лучшие в городе.
Стервятник попятился назад и перекрестился.
Когда Диксон пошёл на поправку - если это чудовищное состояние распотрошённого и кое-как зашитого тряпичного зайца можно было называть поправкой - я забрала его из клиники к нам домой.
У бедняги Диксона никого не было, а сам о себе он позаботиться не мог. Он стал беспомощен не только физически, но и в умственном отношении напоминал пятилетнего ребёнка... впрочем, ребёнка довольно милого и доброжелательного. Невыносимая боль сожгла его мозг, но не смогла уничтожить что-то, что составляло сердцевину сущности Диксона. Наблюдая за ним, я продолжала задаваться вопросом - сохранилась ли моя сердцевина? Стала ли я такой, как и было задумано земной природой, или у меня в голове поселилось странное нечто, сидит там на водительском месте, дёргает за серебристые паутинки, и давно умершая девочка послушно поворачивает туда, куда угодно логике, зародившейся под другими звёздами?