Туман на болотах
Шрифт:
— Все в порядке, — всхлипывала я, — оставьте мою руку в покое. Я сама наклею пластырь. — И выдернула руку.
— Хочу вам напомнить, мисс Джонс, что я здесь главный. И вы будете делать так, как я скажу. Вы позволите мне наклеить пластырь, когда я закончу обрабатывать рану? — Он подвинул ко мне стул. — Садитесь.
Я села. Он наложил на рану заживляющий крем и сверху заклеил длинной полоской пластыря. А я все плакала и плакала и никак не могла остановиться. Его суровый профиль и бесчувственный взгляд будто подливали масла в огонь. Наконец он отодвинул мою перевязанную руку.
—
Мне стало еще хуже. Более того, отсутствие всякого сочувствия с его стороны вызвало к жизни проявление самых худших качеств моего характера. И забыла, что стою почти на нижней ступени в школьной иерархии.
Я подняла на директора заплаканные глаза.
— Вы жестокий человек, мистер Хардвик. У вас каменное сердце. И я не удивляюсь, — бормотала я, закрывшись здоровой рукой, — что ваша жена считала вас ж-ж-жестоким и бросила вас. Любая на ее месте поступила бы точно так же!
Внутри меня что-то перевернулось, в мои плечи немедленно впились цепкие пальцы так, что я вскрикнула от боли. Он встряхнул меня и процедил сквозь зубы:
— Если бы я не был уверен, что у вас легкий шок, я бы... я бы...
Он встряхнул меня еще раз и отпустил. Я услышала удаляющиеся шаги и поняла, что осталась одна. В пустом кабинете гулким эхом отдавались мои рыдания. Этот звук показался мне таким бесполезным и бессмысленным, что я в какой-то момент перестала плакать.
«Какой смысл лить слезы, — заговорил во мне обиженный маленький ребенок, — если никто не видит их и никто не откликнется на твой призыв о помощи?»
Сломанный глобус все так же лежал на прежнем месте. Мне так хотелось придать ему прежний вид, починив, вернуть ему и сказать: «Вот ваш мир, мистер Хардвик, снова в целости и сохранности, и даже лучше, чем прежде».
Я собрала свои вещи, взяла сумочку и пошла в раздевалку. Наложила макияж на заплаканное лицо и потухшие глаза и подумала: «Какие же чудеса способна творить косметика!»
Уэйн окликнул меня с другого конца коридора:
— Трейси, подожди! — Он догнал меня. — Что ты здесь делаешь так поздно?
— А ты? — буркнула я. Мне совсем не хотелось с ним разговаривать, и я поспешила к выходу. Но он снова догнал меня.
— Куда ты так торопишься?
В этот момент он увидел мое лицо, и я поняла, что боль в глазах косметика скрыть не способна.
— Кто тебя расстроил, птичка? Что случилось?
Я потрясла головой, желая поскорее от него избавиться:
— Ничего. Я иду домой.
Я побежала, и он догнал меня уже на стоянке машин.
— Трейси, послушай, я зайду к тебе сегодня вечером, и мы обо всем поговорим. Так будет лучше.
Я остановилась, вставив ключ в дверцу машины. Может, и правда будет лучше? По крайней мере, я смогу спросить, что он нарассказывал и кому о той ночи на болотах. Я ударилась порезанной рукой о ветровое стекло и поморщилась. Тут он увидел повязку.
— Что такое? Ты подралась с кем-нибудь?
— Да, с земным шаром. С целым миром. Он разбился вдребезги у моих ног.
— Ты шутишь! Точно шутишь? Ты ведь не разбила глобус нашего «золотого мальчика»?
Я кивнула.
—
Слезы вновь подступили к моим глазам.
— Знаю. Можешь представить, что со мной было, когда я увидела его на полу. Я... я нечаянно зацепила его локтем.
Я рассказала ему, как порезала руку.
— Ты сможешь вести машину?
Я обхватила руками руль.
— Думаю, смогу, спасибо.
Уэйн закрыл дверцу и поднял в прощальном приветствии руку:
— Будь осторожна, птичка. Увидимся позже.
Я выехала к школьным воротам, миновав по дороге главный въезд, и увидела, как Брет нес сломанный глобус к своей машине. Медленно подъехав к воротам, я ждала, чтобы влиться в основной транспортный поток. Его машина пристроилась сзади. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела в нем отражение его мужественного, красивого лица. Он смотрел на мою машину. Каким-то непостижимым образом наши глаза встретились в зеркале, и я смутилась. Я нажала на газ, посмотрела налево, забыла посмотреть направо и выехала на дорогу. Мчавшаяся справа от моей машина бешено загудела, уворачиваясь от меня и едва не задев мой бампер.
Сзади директор как сумасшедший мигал фарами и, когда обогнал меня, одарил самым презрительным из своего обширного арсенала взглядом. Не могу утверждать наверняка, но мне показалось, что он, похоже, добавил еще несколько ругательств.
Я уже знала, что утром выслушаю целую лекцию о правилах вождения для молодых учительниц, особенно для частично леворуких, и о том, что их вообще нельзя выпускать на дорогу.
Дайна уже была у меня, когда приехал Уэйн. Она расположилась в кресле, положив свои ноги на стол. Ее длинные стройные ноги были открыты взгляду от бедер до накрашенных ногтей, но она их прикрыла, когда вошел Уэйн. Да, но только после того, как он окинул их плотоядным взглядом, словно кот, впервые попробовавший сметану.
— Вы уже знакомы, — махнула я им, и, хотя их руки на сей раз не соприкоснулись, глаза были прикованы друг к другу. — Садись, Уэйн. — Я кивнула ему на стул.
Их глаза оторвались друг от друга, и Уэйн наконец вспомнил про меня.
— Как твоя рука, Трейси?
— Немного болит, но в целом ничего, — ответила я.
Потом я рассказала об утреннем разговоре с директором и о сплетнях, которые ходят по городу и о которых, оказывается, все знают, кроме меня.
— Я уже спрашивала Дайну, Уэйн, и теперь спрашиваю тебя — кому ты рассказал о том, что произошло со мной в ту ночь на болотах?
— Я никому не говорил, ни одному человеку, милая! Честно! Давай посмотрим правде в глаза: тут не о чем даже и рассказывать, согласна? Вы с временным директором застряли в тумане вместе с двенадцатью мальчиками. Можно сколько угодно напрягать свое воображение, но все равно ничего такого в этом не увидишь.
Я поверила ему и пришла в еще большее недоумение.
— Дайна клянется, что тоже никому не говорила. В конце концов, ты прав, и говорить-то нечего.
Уэйн улыбнулся Дайне и показал на меня пальцем: