Туман на родных берегах
Шрифт:
Берия отрицательно покачал головой.
Скривился.
– Мы с вами не политики, коллега. Вы сыскарь, я – тюремщик. Политики мыслят другими категориями. Вот, к примеру, в августе в Москве пройдут Олимпийские игры, которые должны всему миру продемонстрировать верность избранного нами пути и устойчивость нашей политической системы. Их что, тоже отменять?! Как вы это себе представляете?! Пусть все идет своим чередом. А наше с вами дело в том и заключается, чтобы все в России происходило на уровне – с точки зрения столь любимой нами безопасности. Работа у нас такая…
Никита пропихнул
Выдохнул огненно.
И снова принялся разливать.
– Да я понимаю, Лаврентий Павлович. Все понимаю…
На улице, когда они вышли, было бы уже темно, если б не гордость Новой России – повсеместное электрическое освещение.
В принципе, конечно, – тянулись за немцами, да.
Гигантский каскад гидроэлектростанций, построенных большевиками на Рейне, хоть и обошелся тысячами гектаров подтопления древних земель знаменитой и исторической Верхнерейнской низменности и чуть не обернулся новой войной дойчей с французами, потрясал воображение.
И делал немецкую электроэнергию чуть ли не даровой, что и обернулось впечатляющим ростом государственной, как и все, что есть в большевистской державе, германской промышленности.
Но и мы, как выяснилось, не лыком шиты: электрическая лампочка, благодаря неуемной энергии Вождя, дошла уже почти до каждой глухой деревушки в европейской России и на промышленном Урале, а в последние пару лет триумфально шествовала по Сибири.
Что уж тут про столицы-то говорить…
Они решили пройтись до Манежной площади пешком.
«Эмка» Берии не торопясь ехала следом, а наметанный глаз Никиты сразу выделил в шумной вечерней толпе лаврентиевских телохранителей.
Тут двое.
И тут – четверо.
А вот эти двое парнишек – это уже мои.
И вон та милая девушка тоже.
Варенька.
Проверенный боевой товарищ.
Она потом должна будет обязательно зайти в его номер в «Москве».
И не только с докладом…
Берия, не торопясь, раскурил длинную и тонкую, почти дамскую папиросу, и Никита взглянул на него неодобрительно: сам он на ходу не курил никогда, полагая сие занятие профанацией призванного приносить удовольствие процесса.
Лаврентий же знай себе попыхивал дорогим турецким табачком, провожая взглядом чуть ли не каждую симпатичную москвичку.
Большинство из них носили, согласно последней моде, круглые «американские» шляпки, короткие, почти неприличные, платья, чуть ли не обнажавшие у кого круглые, у кого острые коленки, яркий, кричащий макияж и телесного или черного цвета шелковые чулки «в сеточку».
Никита проследил очередной восхищенный взгляд лысоватого и рыхлого грузинского полковника и ехидно усмехнулся.
– Про вас ходят самые незаурядные слухи, Лаврентий Павлович. Говорят, вы известный ловелас и совершенно неприличный «ходок». А в вашей койке якобы уже чуть ли не вся Москва поперебывала…
Берия фыркнул.
– Знаю! – Папироса неожиданно погасла и раскрошилась, и Лаврентию пришлось долго раскуривать новую, закрывая тусклый спичечный огонек большими крестьянскими ладонями. – Знаю, господин имперский директор. Еще как знаю! Уже можно
Ворчаков неожиданно с ужасом почувствовал, что начинает испытывать к этому страшному человеку что-то вроде симпатии.
Все, что рассказывал Берия, он, разумеется, и так знал.
Более того: слухи о неприличной бериевской невоздержанности распространялись отчасти сотрудниками его ведомства.
Работа такая…
Хорошо воспитанному петербуржскому интеллигенту и аристократу стало несколько неудобно.
А в свете текущей политической ситуации это было недопустимо.
И следующий вопрос он попросту проглотил.
Только кивнул, соглашаясь…
Они уже почти вышли на Манежную площадь, откуда раздавались звуки полкового оркестра 1-го Гвардейского Ясского офицерского полка 1-й Гвардейской бригады 1-го Особого корпуса.
Чертовы «дрозды», под звуки знаменитого «Марша сибирских стрелков», судя по всему, готовились к ежевечернему обряду развода караульных постов, – любимому зрелищу всех зевак из числа москвичей и гостей древней столицы.
Ворчаков снова прислушался.
Нет.
Все правильно.
Правильно поют.
Эх, Сибирь, страна роднаяЗа тебя ль не постоимВолнам Рейна и ДунаяТвой привет передадим.Хорошо…
Но тут зачем-то вступил Берия, негромко, неплохо поставленным драматическим баритоном.
И – от души.
Хорошо еще, что почти шепотом.
Этих дней не смолкнет слава,Не померкнет никогда.Офицерские заставыЗанимали города.Никита так растерялся, что не нашелся, что сказать.
За такое «исполнение» можно не только звания и должности лишиться.
Берия рассмеялся.
– Знаю, знаю, что вы думаете, Никита Владимирович. Не бойтесь, я не провокатор. А песня и вправду хорошая, и я не вижу смысла воевать с хорошими песнями. Если серьезно, рассматриваю ее запрет как личный каприз Валентина Петровича. Что ж: Вождь у нас человек творческий, имеет право. Но приоткрою секрет, – мы ее с ним в подпитии и на два голоса исполняли. В наглухо запрещенном варианте. Один раз на его даче в Форосе. А второй – тут, в Кремле. Хорошая песня…