Туман войны
Шрифт:
– А как же Софьюшка? Где она, где Франц? Я видела, что ты не страдаешь, поэтому поняла, что их с тобой не было.
Францем звали «моего» младшего брата. Сейчас ему должно быть лет двенадцать. Но так как точных знаний у меня не было, пришлось придумывать.
– Батюшка после истории с герцогством Ольденбург 19 решил, что лучше перебраться в Берлин. Но матушка захотела отправить меня к вам. Она с братцем должна была выехать в Кёнигсберг, часть дороги мы проделали вместе.
19
В 1810 году Французская
– Я помню, там её какая-то подруга живёт, – соглашаясь со мной, сказала Екатерина Петровна. – Как я понимаю все вещи остались там, на дороге?
Я просто кивнула.
– Ну что ж, я обращусь к полицеймейстеру. Не думаю, что найдут какие-либо из твоих вещей, но может из документов что? – задумчиво произнесла она.
Далее завтрак протекал спокойно, хозяйки обсуждали домашние мелочи и общих знакомых. Я же задумалась, покачивая в руках чашку.
Что ж. Моя версия «приключений» не вызвала отторжения у Екатерины Петровны. Даже помощь в «поиске документов» была обещана.
Остались два пункта моих проблем. Найти дорогу назад в моё время и возможность вернуться. Каждый из них превращался сразу в несколько сложностей. Например – как умудриться выйти из имения без сопровождения? Мне нужно обследовать весь свой путь. Вчерашние «бдения» при розливе чая привели меня к мысли, что во всём виноват странный туман в лесу. А значит, мне нужно будет не только туда попасть, но и найти там этот самый туман.
Как только данный пункт будет выполнен, возникнет второй… как им управлять? Каковы условия для перемещения? Да и сколько их? Как понять принцип его работы. Вопросы… вопросы… и не одного пока ответа.
Что меня немного страшило… не приведет ли новая встреча с туманом, к ещё большему отдалению по времени от дома.
Проблемы возникали одна из другой. Я прям почувствовала себя Чернышевским, с его известным «Что делать?». И вот странно, как и Лопухов, я скрываю себя и играю чужую роль. Хорошо хотя бы, семья меня признала.
Первая неделя в имении была именно отдыхом, я наслаждалась этой размеренной ленью и ничего не деланьем. Но постепенно всё начало надоедать, ведь, по сути, я была довольно деятельной натурой, а работа с дядей в больнице только это усиливало. Просто не знала, чем себя занять. Большая часть книг в этой библиотеке была мною перечитана ещё в другом времени, вышивать я хоть и умела, но не любила. Пришлось вернуться к занятиям акварелью. Я старалась выбираться к тому памятному месту, где мы в будущем с бабушкой тоже рисовали, и что странно, у меня пока получалось намного лучше. Глубоко внутри я этим страшно гордилась, в детстве бабушка казалась мне не превзойдённым мастером пейзажа. Ну, ничего, у неё впереди ещё много лет для того, чтобы улучшить это свое умение.
После праздника Казанской летней 20 , рисовать стало ещё интереснее. Мы выбирались на пленэр в поля, когда жатва была в самом разгаре. Небольшие стога, огромное жёлтое яровище 21 с медленно передвигающимися крестьянами. Яркое, слепящее солнце на голубом небе. Селянки ходили опоясанные первыми сжатыми колосьями. Вечерами в деревнях устраивали целые гулянья. Эхх… сюда бы фотоаппарат.
С 1839 года это изобретение стало постепенно покорять весь мир. Нисефор Ньепс и Луи Дагер дали нам возможность запечатлеть историю для потомков, они создали процесс фотографирования, названный «дагеротипия». Со временем повсюду возникали как небольшие фотомастерские с несколькими фонами, так и огромные
20
Казанская летняя – приходящийся на 8 (21) июля, праздник Казанской Иконы Божьей Матери.
21
Поле, засеянное яровыми культурами.
Любой мог сделать на память фотографию. Ведь маститые художники брали за портреты около трёхсот рублей, хотя уже в пятидесятых годах за фотопортрет во многих фотоателье Петербурга нужно было заплатить всего пять. Фотоаппараты немного уменьшились в размерах, и желающие вышли на природу. Стали появляться фотоальбомы с красивыми видами, известными местами, популярными деятелями. Фотография стала отвоёвывать себе право называться искусством.
Но я не унывала, и мой акварельный альбом пополнился многочисленными рисунками и портретами. Многие селяне приветливо с поклонами здоровались с нами. Мария почти не замечала этого, но на меня они посматривали с большим интересом. И этому была простая причина. Я стала их понемногу лечить.
Началось всё с местного священника. Знакомство с ним произошло в первое же воскресенье. Выяснилось, что Екатерина Петровна предпочитает посещать ближайшую церковь в соседнем селе, которую в своё время и приказала выстроить.
«Бабушка» даже не ожидала, что я соберусь в воскресенье в церковь вместе со всеми. Она была уверена, что я лютеранка. Насколько я поняла, баронесса Клейст получила возможность оставаться православной только при обещании, что дети будут одной с отцом конфессии.
По прибытию в храм, Екатерина Петровна имела недолгую беседу со священником, по результатам которой мне было разрешено присутствовать на богослужениях вместе с семьей. После службы батюшка отправился со всеми в имение, где нам и довелось побеседовать.
Отец Феофан, оказался благообразным мужчиной средних лет. Широкая, окладистая, ровно подстриженная борода, зачёсанные назад, слегка волнистые волосы, с небольшими залысинами у висков. Всё внимание к себе привлекал взгляд его больших, ярко голубых, очень умных глаз. Хотя и довольно полноватый, он был очень подвижным. Постоянно разъезжая по деревенькам своей паствы, он был в курсе всех дел. Двуколкой пастырь был так же обязан «бабушке», которая ревностно относилась к вопросам веры, и старательно помогала, и жертвовала. Для семьи батюшки, рядом с церковью был выстроен небольшой домик, выделен участок под огород. Благодаря Екатерине Петровне её духовник был обеспечен всем необходимым.
– Похвально, барышня, что вы решили искать Слова Божьего, не пленившись…
– Отец Феофан, – прервала я его. – Извините, что перебиваю, давайте я сначала выскажусь, потом уже сможете благословлять… или…
Священник нахмурился, но кивнув головой, предложил мне продолжать.
– Я не очень хорошо разбираюсь в первопричинах церковных различий, наверняка они очень важные, но всю подоплёку только, наверное, святые отцы и знают, – подпустила я чуточку лести. На что батюшка улыбнулся.
– Для меня же всё просто, – продолжила, спокойно глядя ему в глаза. – Я верю в Господа нашего и Спасителя. И на каком языке ведется богослужение мне безразлично. Напускное и показательное благочестие мне чуждо. Новомодными веяниями мистицизма не увлекаюсь. Я помню о своей душе, но суевериям и предрассудкам не подвержена. Многому училась, долго и упорно… – взглянула пристально, проговаривая слова твёрдо. – Я готовила себя к докторской стезе!
Священник был шокирован. Он немного помялся, нахмурился, потом изрёк: