Туман.

Богатикова Ольга Юрьевна

Что ж, не хочет идти внутрь, и не надо. Мой покойный дед тоже храмы не любил. Говорил, что ему там душно и не нравится запах дыма, которым священники окуривают иконы и алтарь.

Я кивнула и, оставив Солуса на скамейке рядом с парковкой, пошла в церковь.

Служба подходила к концу. Священник стоял у алтаря и читал последние молитвы перед проповедью. Неподалеку от него на длинных узких лавках сидели прихожане.

Я тоже присела на лавку, самую дальнюю, стоявшую у стены, и с любопытством огляделась по сторонам.

Внутреннее убранство храма мало отличалось

от обстановки других провинциальных церквей: белые стены с ликами святых, высокие подсвечники, расположенные в специальных нишах, скамейки для богомольцев, широкая площадка для хора… А еще чистый дощатый пол, на котором сейчас плясали блики – красные, зеленые, оранжевые, синие.

Я подняла голову и ахнула. Наверху, под самой крышей, сверкал в лучах ноябрьского солнца ангел, искусно сложенный из кусочков разноцветного стекла. Его длинные одежды ниспадали вниз крупными складками, огромные белоснежные крылья были раскрыты, словно небесный хранитель только что взмыл в воздух и теперь несется в небесную высь. Глаза ангела, не голубые – медовые, сияли волшебными огнями, а на точеных губах играла ласковая улыбка.

У меня закружилась голова. Я смотрела на витраж и отчетливо видела в нем знакомые черты.

Служба закончилась, а я по-прежнему сидела у стены, не в силах оторвать взгляд от искусной работы неизвестного мастера, увековечившего в своей стеклянной картине образ давно почившего человека.

Когда солнце скрылось за облако, и ангел перестал светиться изнутри, я все-таки встала и вышла на улицу.

Эдуард по-прежнему сидел на скамейке и смотрел вдаль.

– Вы видели ее? – спросил он, когда я опустилась рядом с ним.

– Аннабель Солус? Видела, – тихо произнесла я. – Она прекрасна.

– Эта церковь была построена три столетия назад, – сказал барон. – В ней крестили и венчали несколько поколений моей семьи. Во время эпидемии холеры здесь размещался госпиталь. А когда болезнь отступила, какой-то умник устроил тут пожар. Очевидно, он решил, что таким образом избавит Баден от последних следов инфекции. Храм восстанавливали всем миром. Тот витраж заказал мой предок – в память о погибшей семье.

– Эдуард?

– Да. Он смог приехать в Ацер только после того, как закончилась эпидемия. К этому моменту все его родные покоились в семейной усыпальнице. По сестре барон скорбел больше других, поэтому у ангела ее лицо.

Почти минуту мы сидели молча.

– Идемте дальше? – предложил Солус, вставая со скамейки. – На соседней улице находится здание городской мэрии. То самое, которое является памятником архитектуры. Вам обязательно надо его увидеть.

…Мы гуляли по городу несколько часов. Как и Хоска, Баден мне очень понравился. Этот чистый ухоженный городок будто бы сошел со страниц старинной сказки. Его узкие и извилистые улицы сходились к широким просторным площадям, коих я насчитала целых три штуки: главной, где находилась баденская мэрия, базарной, на которой каждые три месяца проходили ярмарки, и балаганной, расположенной возле местного театра.

Учитывая, что одним из источников городских доходов, был туризм, исторический центр пестрел небольшими

кафе и сувенирными магазинами, где продавалось все, что могло заинтересовать приезжих, – от пластмассовых магнитиков с изображением Ацера и туманных болот до деревянной посуды и жилетов из овечьей шерсти. Дух старины чувствовался в этом месте так четко, что его, казалось, можно было потрогать руками.

Жилые дома в старой части Бадена были преимущественно двухэтажными, рассчитанными на одну-две семьи, и со стороны казались очень уютными. По словам Солуса, в городе также имелись новые районы – там стояли не только частные дома, но и многоквартирные, достигавшие четырех-шести этажей.

Эдуард оказался отличным экскурсоводом. У него была припасена интересная история едва ли не о каждом строении, встречавшемся на нашем пути.

– Видите этот дом, София, – с красной черепичной крышей? – говорил он. – Несколько лет назад его хозяева решили отремонтировать крыльцо, и нашли в земле под порогом фрагменты человеческих костей. Очень испугались, вызвали полицию. А потом выяснилось, что кости принадлежат одному из членов их семьи, который умер давным-давно, причем, естественной смертью.

– Его похоронили прямо у дома?

– Да. В наших краях был такой древний языческий обычай – считалось, что, если зарыть под порогом мертвеца, его дух будет охранять жилище. В дом, который стережет покойник, не могла пробраться нечистая сила – ведьмы, оборотни, вурдалаки.

– А вампиры?

– Вампиры могли, но только спросив разрешения. Трижды. К слову сказать, именно отсюда пошло поверье, что через порог нельзя здороваться и передавать вещи…

В «Орион» мы явились, когда часы на моем мобильном телефоне показывали второй час дня. Привыкшая обедать в полдень, я была голодна, как волк, а потому предложение Солуса навестить чету Мун, восприняла с большим воодушевлением.

Заведение Аники и ее мужа Николаса оказалось большим двухэтажным зданием. Нижний этаж был приспособлен под ресторан, а верхний – непосредственно под гостиницу. В «Орионе» явно ждали нашего прибытия, ибо стоило переступить порог, как навстречу тут же вышел его хозяин – невысокий плотный мужчина с пышными усами и хитрыми голубыми глазками.

Нас проводили к столу, и спустя несколько минут Николас лично принес обед – блюдо с салатом и свиными ребрышками для меня и высокий картонный стакан с крышкой и соломинкой для Эдуарда. Похоже, в отличие от жены, господин Мун хорошо знал гастрономические предпочтения своего родовитого клиента.

Солус набросился на свой напиток с той же жадностью, с которой я набросилась на мясо. Его стакан опустел в течение нескольких секунд, после чего на столе перед ним, как по волшебству, появилась чашка, знакомо пахнущая травами.

На щеках барона появился легкий румянец. Он слегка поддернул рукава своего свитера, а потом отвернул вниз его высокий ворот. Мой взгляд тут же метнулся к мужской шее. Вернее, к белому полукруглому шраму, обнажившемуся в этот момент.

Волосы Эдуарда были привычно собраны в хвост, поэтому «фамильное увечье» оказалось видно во всей красе.