Туманная река 4
Шрифт:
— Это вы так собираетесь играть против Берлина?! — На паркет вылетел весь красный Василий Ефимович.
— Ефимыч, это же тренировка, — заступился за капитана Корнеев.
— Тренировка?! — Вспыхнул Копаков и, постучав себе кулаком по голове, намекнул на умственную недалёкость своих подопечных. — Вы соображаете?! В канун великого октябрьского праздника Москва просрёт в Берлине немцам!?
— Мы же не эсэсовцам просрём, а «динамовцам», — брякнул Вова Торбан.
Василий Ефимович, чуть не задохнувшись от злости, схватил с паркета баскетбольный мяч и запустил его в непонятливого игрока. Благо, реакция
— Василь Ефимыч, — вступился за ребят я. — Хочу заметить, с Марксисткой точки зрения проиграть в Берлине не зазорно. Ведь Карл Маркс и Фридрих Энгельс — они же родились и писали свой труд в Германии.
Колпаков огляделся по сторонам в поисках ещё одного баскетбольного снаряда, но, во-первых мечей по близости не было. А во-вторых, моя отмазка в случае неудовлетворительного результата — вполне себе была ничего. Я снова поднял руку.
— Что ещё? — Уже остыв, бросил Ефимыч.
— Можно я в душ пойду? — Жалостливо попросил я.
— Нет! Всё, не стоим, работаем! — Хлопнул пару раз в ладоши Колпаков, после чего на паркете опять завертелась баскетбольная круговерть.
Ближе к концу двусторонки, когда разница в счёте между основной пятёркой и запасной пятёрочкой выросла до минус десяти, Василий Ефимович сжалившись над основой, перекинул к ним меня. Но я уже ни бегать, ни бросать нормально не мог, поэтому тренировка закончилась на оценку — неудовлетворительно!
В тренерской комнате, куда меня вызвал главный тренер, я в первый раз увидел полностью календарь предстоящего розыгрыша Евролиги. В принципе, организаторы над расписанием игр поработали на славу. В первые два месяца чемпионата, за ноябрь и декабрь, все команды в своих конференциях должны были сыграть друг с другом по четыре раза. Игровые дни спаренных туров приходились на вторник — среду и на субботу — воскресенье. Дальше за январь команды должны были сыграть по два матча с каждым соперником из другой конференции. В феврале — матч всех звёзд и доигрышь отложенных из-за форс-мажора прочих баскетбольных встреч. В марте и апреле новые игры, по четыре раза каждый с каждым, в своих конференциях. И наконец, матчи плей-офф до четырёх побед — это май и июнь. Кстати, мимо этой стадии пролетят лишь две команды из восемнадцати.
— Очень умно — важнейшие игры провести в апреле, мае и июне, — улыбнулся я, рассматривая календарь сезона.
— Почему? — Удивился Колпаков.
— Игры можно перенести из душных залов на свежий воздух, уложив паркет прямо на футбольный стадион. Это минимум тридцать тысяч зрителей на каждой игре! — Я почесал свой затылок, прикидывая — сколько денег принесут они? В первый же год все расходы на Евролигу можно будет окупить!
— А футболистов куда? — Тренер тоже углубился в календарь игр.
— Пусть в высшей лиге плетут интриги и пусть канадским зовут хоккей! За нами слово — до встречи снова! А футболисты — до лучших дней, — Ответил я за весь футбол в стихотворной форме.
— Смешно, — улыбнувшись, пробурчал Ефимыч. — Когда ты с командой выйдешь на паркет?
— Когда? — Я посмотрел уже в обычный календарь за 1960 год на стене. — Первое и второе число вычёркиваем.
— Да, дела, — пробормотал Колпаков, — Вроде ты и есть, и как бы тебя и нет.
— В плей-офф такого не будет, гарантирую, — я похлопал тренера по плечу. — Но с сегодняшнего дня ухожу на самоподготовку.
Василий Ефимович грустно и тяжело вздохнул.
После душа и душной раздевалки, на улице, около микроавтобуса меня кроме Корнея поджидал ещё один товарищ, правда, из другого спортивного общества, а именно из «Трудовых резервов». Выглядела парочка этих спортсменов комично, как Тарапунька и Штепсель. Высоченный «Тарапунька» — баскетболист Юра Корнеев и маленький «Штепсель» — боксёр Боря Никоноров.
— У меня час до репетиции, поэтому все разговоры по дороге, когда Юра сойдёт, — сказал я, выразительно посмотрев на Никонора.
— Мне с антисоветчиками говорить не о чем, — бросил Корнеев, залезая в немецкий «Opel Blitz».
Однако потерпеть даже двадцать минут несчастный влюблённый в дочку американского миллионера боксёр не смог.
— Вы же первого едете в Берлин! — Выпалил он, когда я только тронулся с места.
— Юра — в Берлин, я — в Вильнюс, — уточнил я плохо проверенную Никоноровым информацию.
— Корнеюшка, выручай, — заискивающе посмотрел на баскетболиста боксёр легковес. — Я тебе значит письмо дам, а ты там, в Берлине марку на него приклеишь и отправишь в Америку Дорис.
— И для этого мне, конечно, придётся из восточной части переехать в западный город? — Улыбнулся Юра, а когда Боря утвердительно кивнул, Корнеев свою здоровенную дулю сунул ему прямо в нос. — Во-о-о! Я итак после твоих Римских каникул, чуть не поседел. У меня квартира новая, мне нужно жену с ребёнком поднимать, а ты меня опять с панталыки сбиваешь? Иди на х… Никонор! Тормози, я здесь сойду! — Недовольно прорычал «динамовец» мне.
— Мы же ещё не доехали? — Пробурчал я.
— Пешком пройдусь, — хмыкнул Корнеев, и когда я затормозил, он гордо вышел из немецкого микроавтобуса.
— Боря, ну ты чего? — Махнул я рукой, разворачивая машину в сторону Измайловского района. — Действуем по ранее намеченному плану. С седьмого по девятое ноября гастроли в Таллине, там, через контрабандистов переправим письмо в Финляндию.
— Я тогда тоже в Таллин приеду, — упрямо заявил несчастный Ромео. — А что в письме напишем?
— Сначала напишешь всякие нежности, со словарём конечно, — я свернул на Садовое кольцо. — А затем самое главное. Пусть Дорис найдет надёжного жителя Западного Берлина, который вовремя либо позвонит, либо пошлёт телеграмму.
— О чём? — Подпрыгнул на месте Никоноров.
— О том, когда «Синие гитары» приедут на гастроли в Восточный Берлин, — я встал на перекрёстке. — Мы там наверняка будем не меньше трёх дней. Чтобы максимальное число немцев приобщить к современной Советской музыке. А дальше пока Берлинскую стену не возвели, дня на три уединитесь. Глядишь, ты английский язык подучишь, или Дорис русский.
— А что Берлин хотят перекрыть? — Боксёр очень сильно удивился.
— Я постараюсь этого не допустить, — улыбнулся я.