Туманная страна Паляваам

Балаев Николай Петрович

— Правильно Ленька говорил — не видали мы еще пурги, — вспоминаю я. — Многого мы еще не видали…

— Ничего, — говорит Вовка. — Кончится эта свистопляска, вернется бригадир — самим смешно станет. «Это кого же вы отпевать собрались?» — скажет. Так все и будет — увидишь…

Может, и правда обойдется? Ну, а если не дошел, то залезет в снег, занесет его, будет лежать, как в норе. Так и переждет пургу. Никуда он не денется. Это нам в первый раз в диковинку. Второй раз уже не удивимся. А он тут давно, для него «южак» обычное дело.

Еще действительно смеяться будет над нашими переживаниями.

«Южак» кончился на третьи сутки. Мы изрядно померзли. Уголь сгорел, а дверь, как ни старались, открыть не смогли: завалило наш тамбур снегом.

— Придется окно выставлять, — говорит Вовка. — Больше ничего не придумаешь.

Мы осторожно обиваем ледяную корку, вытаскиваем стекло и ныряем головами в снег.

Звезд не видно. Сгорели они, что ли, в этом побоище? Только у горизонта догорающими угольками мерцает несколько штук. Тундра тлеет голубым полуночным светом. Дико и необъятно вокруг.

Под рукой одна лопата, угольная. Запасные в сенях, а сени битком забиты плотно утрамбованным снегом. В первую очередь мы раскапываем угольную кучу и тащим топливо в балок. Согревшись, беремся за сени. Часа через два находим еще лопату. Выкапываем продукты, разный инструмент, ружья. К утру сени очищены.

— Может, на шурфы махнем? — спрашивает Вовка.

— Сил нет. Пургу сактируем, — говорю я. — Значит, сегодня выходной, как планировался…

О поисках Леонида нечего и заикаться. Кругом в пояс наносы рыхлого снега. До шурфов добраться — проблема. А идти дальше — самоубийство. Если он попал в беду, ничем мы уже не поможем. Надо только ждать Вальку с «Кабаньего» — такова реальность.

Проходит день, за ним в гаснущих лунных пожарах катится ночь.

Часов в семь утра Вовка подскакивает на койке:

— Валька!

Мы выбегаем, лезем напролом через сугробы вниз по распадку. Мороз прибавил, и снег проваливается только местами. Еще сутки — и совсем асфальт будет.

— Это не Валька, — удивленно говорит Вовка.

Действительно, машина идет с прииска. Корпус ее затянут облаком сверкающей снежной пыли, мотор ревет пронзительно, на пределе.

«Чепуха, чепуха, чепуха, — твержу я. — А если… Да нет, не может быть…»

Вездеход резко останавливается рядом с нами. Задом, растопырив полушубок, вываливается в снег Веденеев, за ним, в меховом комбинезоне, начальник разведки Рукасов, потом еще какой-то тип — впервые его вижу. А уже потом в белых камусных сапожках выпрыгивает… Рита!

— Смотри на них, — кивает Рукасов Веденееву.

Он огромного роста, стоит между нами и машиной, и оттого кажется и выше и шире вездехода в два раза. Как он там умещался?

— Смотри на них, — повторяет он. — Набрали сосунков на свою шею… — Он громко откашливается, плюет в снег. — Ладно, пошли в избу, поговорим.

Пассажиры вытягиваются цепочкой и лезут через снега. Вовка за ними.

— А

вы-то зачем? — спрашиваю тихо Риту.

— А? — Она спиной приваливается к гусенице машины, обводит взглядом каменные тесные стены распадка, долину, вершины сопок. Пустой и безразличный взгляд.

— Не знаю, — говорит она. — Не могу там — страшно.

Вдруг она вздрагивает, растерянно и удивленно прислушивается неизвестно к чему, закрывает глаза и мягко валится в снег.

— Рита, Рита!

Молчит. Обморок. Тогда я беру ее на руки и медленно несу к балку. Ленька… Что с ним?.. Неужели беда?! И Рита вдруг здесь…

Рукасов сидит за столом, против него Веденеев.

Комната полна папиросного дыма.

— Ну-ка! — говорю я приехавшему с ними типу с портфелем. Расселся на моей чистой постели в своем кожаном пальто. Интеллигент, называется!

Он вскакивает.

— В приличных домах одежду сбрасывают. — Я опускаю Риту на постель, расстегиваю шубку.

— Что это с ней? — спрашивает Рукасов.

— Не видите, что ли! Плохо человеку…

— Воды ей дай.

— Случилось что, ищи первопричину — женщину, — ухмыляется тот, с портфелем. У него еще и усики! — Ну, что ж, приступим. — Он проходит к столу, открывает портфель. Веденеев подвинулся, освобождая ему место.

— Ты тоже ничего не знаешь? — спрашивает меня Рукасов.

Я пожимаю плечами:

— Чего знать-то надо?

— Скандалили? Может, по пьяному делу подрались? Выгнали его? Говори все, не бойся.

— Нет, — говорю я. — Просто ушел на прииск. Отдохнуть захотел…

— Отдохнуть, значит? — переспрашивает тот, с усиками. — А причем Маргарита Зарянова? А? — Он смотрит на нас. — Значит, ничего не было, ничего не знаете? Сговорились?

Я смотрю на Вовку. Про письмо ничего не сказал, правильно сделал. Кому это теперь поможет?

— Хорошо. Будем официально: следователь Потапенко. С вас начнем?

— Давайте с меня, — соглашаюсь я.

Три часа он рассортировывает наши анкетные данные. «Судим — не судим, работал — не работал»… Рукасов и Веденеев ушли на линии. Что они там увидят сегодня?

Рассказав положенное, я наливаю чай покрепче и сажусь на койку к Рите. Привстав на локте, она медленно отхлебывает чай и сосредоточенно молчит, думая о чем-то своем.

— Странного ничего в поведении не заметили? — доносится от стола.

— Ничего, — бубнит Вовка. — Хотя нет, стойте… Был такой факт, интересный.

— Ну, ну…

— На охоту он ходил часто и всегда возвращался пустой.

— Так, так…

— А тут перед уходом на прииск зайца принес. Здоровый заяц, три килограмма, не меньше.

— Зайца? — спрашивает Потапенко.

— Ну да. Только показать нельзя — в пургу слопали. Но шкура цела, в сенях. Принести?

— Шкуру?

— Ага.

Минут пять они молча смотрят друг на друга. Долго смотрят. Взгляд у Вовки подчеркнуто честный, даже по-собачьему преданный.