Туманный день
Шрифт:
– Черти, ах, черти. Зачем они меня морочат?
6
Выйдя из кабака на воздух, он увидел, что улица круто поднялась вверх, но не очень высоко, потому что фонари кончались невдалеке, должно быть, опускаясь оттуда под гору.
"Взберусь", - подумал Прошка, и, обливаясь потом, полез было наверх, но тротуар быстро опустился, ноги дрыгнули в воздухе, и Прошка упал на руки.
"И тут подвели, подлецы... Пойду-ка я посредине улицы".
Но улица продолжала опускаться, и Прошка уже бежал, раскачиваясь и растопыря руки.
В
Прошка остановился, протянув руки, присел и пустился зигзагами наутек, разинув рот для крика, а сзади резнуло его крылом по спине, и пронесся мимо автомобиль, в котором сидел человек в цилиндре и дама. При виде падающего Прошки она выглянула в окно...
– Это вы, - крикнул ей Прошка.
– С кем это вы!
– и долго смотрел вслед. Потом поднялся, обтер ладони о пальто, влез в мимо ехавшего извозчика и потрусил домой...
Проходя по коридору, он остановился перед открытой дверью... И тут опять... Там сидел у стола Семиразов, одной рукою крутил волосы на виске, другой писал...
Вернувшись из "Северного Полюса", Семиразов продолжал писать один из своих эротических рассказов.
Он начинался так: "Ее звали Зина, у ней было мучительно сладострастное тело, от нее пахло женщиной и юбками"... Семиразов был мастер писать такие рассказы. Критика о нем уже заговорила... Редактор знаменитых альманахов даже сказал ему как-то в редакции: "Да, батенька, вы, знаете, павиян".
Рассказ двигался туго, - болела голова... Он стал нырять шеей, как утенок, приводя себя этим в чувственное настроение... "Зина сбросила белье, упала в постель; чувственно пахли туберозы". Дальше не было еще придумано, и он стал вянуть над бумагой и нырять шеей...
В это время, заикаясь, окликнул его Прошка:
– Семиразов, вы сейчас были в ресторане?
– Нет, не был, - и, скривившись, Семиразов скорчил необыкновенно тошное лицо.
– Ага, - сказал Прошка тихо, - вот оно что...
– Он вошел к себе, затворился на ключ и, сдернув башмаки, лег, не раздеваясь.
Тотчас кровать поплыла и закачалась. Прошка хотел отлепить от подушки голову, но не мог; в особенности томил его зеленый отсвет фонаря на потолке.
"Никого здесь нет, - подумал Прошка, - ни отца, ни матери; заехал я сюда и пропаду, как собака".
Прошка заплакал. Слезы облегчили его, и понемногу мысли устремились к тому, к чему он всегда возвращался, к светловолосой женщине, представлявшейся то на морском берегу, то среди пыльных манекенов швейной мастерской, то склонившейся к нему из окна автомобиля.
Видения эти путались с несообразностью, которую напустил Фалалей, и вновь Прошка тосковал, не зная, как выбиться из проклятой этой путаницы.
Наконец из-за печки вышел Фалалей и спокойно сел в ногах Прошкиной кровати, обхватив колено. Прошка отодвинулся, пристально глядя на
Фалалей не двигался, лицо его было совсем зеленоватое, светился в глубине зрачок, и рот был полуоткрыт.
– Фалалей Петрович, - позвал Прошка жалобно. Фалалей, не оборачиваясь, стал шевелить губами, и вот, отовсюду: из-под дивана, кресел, из Прошкиного чемодана - повылезли черные тараканы, тихо потрескивая.
– Веришь в мою силу?
– спросил Фалалей.
– Да, - ответил Прошка.
Тогда Фалалей замахнулся, и тараканы, злобно пятясь, отползли по тайным местам.
– Все это будущие люди, - сказал Фалалей, - из одного такого, например, я Семиразова сделал.
"Вот оно что", - подумал Прошка, и вдруг застонал от резких ударов сердца.
– Сделай мне ее, Фалалей, приведи ее ко мне...
– Нет, - ответил Фалалей с усмешкой, - ты слишком неопрятный, а я лучше сделаю твоего двойника.
7
Прошка спал, скрипя зубами, и голова его, казалось, была расколота, и туда насовали окурков.
В середине дня, когда в комнату, и без того душную, проник чад из кухни, он проснулся и сел, еле разлепив глаза.
Кухарка принесла измятый самовар и сахар в мешке; за окном носился туман пуще вчерашнего и стучали капли по железному карнизу.
"Больше пить не буду, - подумал Прошка, - начну жить по-новому".
Наливая чай, помешивая ложечкой, жуя булку, он продолжал неотвязно думать об ужасной чепухе вчерашнего дня... Хуже всего было ощущение безволия, какой-то ватной мягкости... После чая он решил пойти узнать расписание лекций. Проходя коридором, вспомнил, что отсюда начались вчерашние неприятности.
"Господи, если бы все было обыкновенно", - подумал он, заглядывая к Семиразову, - тот спал на спине, сложив, как покойник, кисти рук. Ничтожное лицо его было жалкое, как у немощных детей.
"Ну, слава богу, все в порядке", - подумал Прошка и, волнуясь, полез на сундук.
Швейная мастерская была такая же, как и вчера, только у стола сидели три бледные девочки и шили, поджав губы, платье для балерины Першинской.
"Все правильно, - подумал Прошка, - вот пятно на пыльном стекле - это я пальцем протер... нет, нет... лучше не вспоминать!"
Спрыгнув на пол, он долго медлил у третьей двери, потом осторожно, словно боясь, что кольнут в глаза, просунул голову: посреди комнаты, надевая подтяжки, стоял Фалалей.
– Извините, - пробормотал Прошка и вышел на улицу.
В густом тумане зажигались, отсвечивая в лужах, фонари, из мелочных лавок пахло овощами и спичками.
– Ах, ну конечно, они пробежали какой-нибудь другой дверью и сели, притворяясь куклами, пока я был в коридоре. Но кто же схватил меня сзади?.. В испуге я, наверно, повернулся к ним спиной, Фалалей и схватил, а мне показалось, что из коридора. Все-таки непонятно - зачем они сделали это. Пугали меня, что ли?