Туманы янтарного берега

Гирш Арон

– Свет нужен, чтобы под ноги смотреть. – пояснил Рожер, но не на трупы.

Сказав это, он двинулся к большим воротам, в противоположной стене пристройки. Очевидно, старик намеривался подогнать сюда свой пикап.

– У нас здесь, на побережье пять домов стоят, вместе с тем, где ты теперь живёшь. – попутно говорил Рожер – Все дома старые, построенные ещё местным населением в довоенную эпоху. Но по сути, во второй половине пятидесятых, когда даже прибалты поняли, что оставаться здесь под властью советов было бессмысленно, почти все они оставили Калининградскую область. Осталось очень мало местных, как правило только те, которых с этими местами связывало что-то такое, что не позволило им уйти. Так вот в одном из домов на побережье до сих пор живут люди, потомки тех самых «местных», которые не ушли. У них если и есть фамилия, то мы бы всё равно вряд ли выговорили бы её. Кроме того, по некоторым причинам, эти люди уже очень много лет живут в опале. С соседями у них как не заладилось, так и тянется вражда. Честно говоря, уже никто и причин не помнит, с чего всё началось. Люди они тихие, скрытные, нигде почти что не появляются, а вот как привязалась к ним дурная слава, так и всё, с концом.

Рожер отворил сперва одну створу ворот, затем вторую, внутри пристройки стало заметно светлей.

– Семья у них совсем не большая. Мужик с бабой, и дочь. Ну дочь примерно твоего возраста, уже давно с ними не живёт, уехала в город после школы. Теперь лишь иногда показывается, раз в несколько месяцев. Так вот, ещё когда моя Анна жива была, довелось ей столкнуться с тем семейством. Анна у меня была баба не глупая, но верила

во всякую чушь. Относилась к той семье с большим подозрением. Несколько раз со мной говорила на эту тему. Я никогда не верил во всякие байки, мало того что дочь того семейства ещё в школе травили, так того больше, вся округа говорила про какую-то ерунду. Семья та, как я уже сказал, состояла из мужа, звать его Юстус, его супруги Астрид и дочери, если я не ошибаюсь, её зовут Лиза. Моя жена говорила, что помимо трёпа разного, кое-что с этой семьёй было действительно непонятно. Например, никто, даже старики, которые в Янтарном с пятидесятых годов живут, не припомнят, кем были родители Юстуса и Астрид. Те женщины, которым нынче уже восьмой десяток пошёл, утверждают, что когда они приехали в Янтарное, по программе заселения, то Юстус и Асрид уже жили в том своём доме, и что у них уже дети были. Но, дети подрастали, и уезжали куда-то, их больше никто не видел, а вот Юстус и Астрид оставались со своим домом. Затем у них вновь дети появлялись. Поначалу думали, что это им внуков привозили, а потом оказывалось, что нет, это были их собственные дети. Анна у меня всю жизнь проработала редактором в газете областной. При советах журналистики никакой не было, но специалисты были охочи до расследований и того, что требовал их профессиональный инстинкт. Вот она и взялась за этот вопрос. Она никому ничего не рассказывала, только со мной делилась, но я, надо признаться, отмахивался от всего этого. Вскоре, Анна заявила, что собрала материал на эту семью. Получалось так, что Юстус и Астрид, будучи коренными жителями региона, в пятидесятых официально получили гражданство, и новые документы. Когда моя супруга всё это раскапывала, это была вторая половина восьмидесятых, мужу было сорок восемь лет, а супруге его сорок пять. И вот тут моя Анна как с цепи сорвалась. Она без конца твердила мне, что этого быть не может, что эту пару знали те люди, которым тогда уже было за семьдесят. Я как мог пытался Анну успокоить, но не тут то было. Она пыталась разобраться в ситуации с детьми. Действительно, у пары периодически рождались дети, по одному ребёнку, всегда дочери. Росли они как все другие дети, посещали школу в Янтарном, потом уезжали из региона, и больше о них ничего не было слышно. Всё это не давало моей жене покоя. Дошло до того, что она вознамерилась собрать свои данные и идти к порогу их дома, требуя объяснений. Слава богу я тогда её остановил. У нас тогда свои житейские проблемы обострялись, и вскоре пыл Анны поутих. Благодаря нашим сыновьям и переполоху, который они нам устраивали, вскоре Анна убрала свои «свидетельства» в дальний ящик. Но она продолжала считать, что что-то с этой семьёй было не в порядке. Я же предпочитал думать, что люди те, просто по своему характеру сильно отличались от наших, чем и были вызваны столькие разногласия. Да, ходили всякие слухи связанные и с их дочерью, но я никогда этому не придавал значения, пока однажды Анна, выгуливая наших собак, она обыкновенно выгуливала по три псины за раз, не столкнулась с той самой Лизой. У девочки были какие-то проблемы в школе и её перевели на домашнее обучение, она стала на много чаще появляться в округе. Анна сперва, даже не узнала её. Девчонке на тот момент было лет шестнадцать уже. Она похорошела, пользовалась косметикой, и со стороны вообще ничем не отличалась от своих ровесниц. Только вот её невозможно было встретить в шумных компаниях малолеток в посёлке, она всё время одна была, ну или с какой-то своей подругой, тоже из местных. В общем, в тот день, Анна сама того не ожидала, что в бору, где она собак наших выгуливала, в утренние часы будет кто-то ещё. Она доводила собак до леса, там осматривалась, и если действительно никого вокруг не было, то спускала псин с поводков. Животные у нас все были после элементарной дрессуры. Ничего особенного, но простые команды выполняли беспрекословно, это очень важно в воспитании таких собак. Анне достаточно было отдать команду, и наши питомцы замирали на месте, ждали, пока их вновь возьмут на привязь. Тем утром, одна из наших сук, резвилась на в лесу, гонялась за мышами, за птицами, в общем всё, что собаки любят. Вдруг, Анна мне это потом не единожды рассказывала, собака исчезла. Жена забеспокоилась и стала её звать, но безрезультатно. Затем она услышала редкий лай, перемежающийся с рычанием, громким, агрессивным, это было дурным знаком. Жена кинулась на звук, она боялась, что собака напала на кого-то, хотя это казалось тогда немыслимым. Анне потребовалось какое-то время, она оббежала несколько поворотов, прогулочная тропа петляла. Наконец она выбежала на небольшое открытое пространство, это было расширение в просеке, засыпанное уже пожелтевшими листьями, и обомлела. Она увидела, ту самую Лизу, девчонка стояла как ни в чём не бывало, руки опущены, она умиляясь смотрела на нашу собаку, которая оставалась в нескольких метрах от неё, ожесточённо скалясь, занимая позицию для атаки в прыжке.

Анна, естественно, закричала, стала звать назад собаку, командовать ей сидеть, но та словно позабыла про всё на свете. Обнажённые в оскале зубы угрожающе клацали, из пасти выделялась пенистая слюна. Когда остальные две псины подоспели, они присоединились к суке, стали вести себя также, едва уступая в своём остервенении. Анна тогда перепугалась так, как никогда в жизни, она понимала, что и одной собаки было достаточно, чтобы в случае нападения девчонка получила бы страшнейшие ранения, но теперь, если бы напали все три, то шансов не оставалось вовсе. И вот пока моя жена, срывая голос, орала на собак, пытаясь их оттаскивать за ошейники, та Лиза любовалась на нашу суку, как ребёнок умиляется играющему с клубком нитей котёнку. Она совершенно не боялась ни одной из собак. Более того, некоторое время она не обращала внимание на Анну и её попытки урезонить псин. Несколько раз эта Лиза сказала, что всё мол нормально, не стоит волноваться. Но Анна была вне себя, она готова была разрыдаться от собственного бессилия в данной ситуации. Наконец, Лиза сама сделала два широких шага, сокращая расстояние, отделявшее её от собаки. Сука, не переставая скалиться, сделала пару коротких шажков назад, словно обороняясь. Только потом моя жена поняла, что наши псины не пытались нападать на девчонку, напротив, демонстрируя свою агрессию, они пытались от неё обороняться. Лиза немного наклонилась вперёд и без всякой опаски положила ладонь на морду скалившейся собаке. В этот момент эта сцена казалась чудовищным оксимороном. Обрамлённая страшными зубами, собранная в складки вздыбленной от злости шкуры голова собаки оказалась накрытой изящной, беленькой ручкой, с тонким запястьем. Казалось, собаке было бы достаточно сжать челюсти один единственный раз, чтобы изящная кисть навсегда отделилась от тонкого предплечья. Но этого не произошло. Под ладонью девчонки, собака постепенно утратила весь свой запал, опустив уши, животное прекратило рычать, спрятало зубы и жалобно заскулив, повалилось на брюхо. Лиза принялась нежно гладить собаку, изредка что-то говоря, что обычно говорят люди, заслужившие доверие животного. Анна едва сознание не потеряла. Она рассказывала, что наблюдая за всем этим, ей сделалось плохо, она ощутила слабость, словно была готова заснуть на том же самом месте, где стояла. Затем, Лиза прекратила гладить собаку, встала и сказала моей жене, что у нас очень хорошие собаки. Девчонка пожелала Анне хорошего дня и преспокойненько пошла по прогулочной тропинке в противоположном направлении. Анне потребовалось ещё какое-то время, чтобы прийти в себя. Как только ей это удалось, она поспешила обратно, взяв всех собак на привязь и поклялась себе, что отныне она никогда не отпустить их без намордников. Мне она рассказала об этом случае сразу же, как представилась такая возможность. Я пытался её успокоить, но для неё случившееся стало серьёзным шоком. Она действительно купила намордники, стала дополнительно заниматься дрессурой с каждой из собак. Анна отныне не выводила

на выгул собак, до тех пор, пока опытным путём не удостоверялась, что они выполняли все её команды. Всё это начинало напоминать признаки посттравматической паранои, но продолжалось так не долго. Спустя три недели, после этого инцидента, наступала уже весна, Анна в очередной раз пошла к вольерам, чтобы проверить наличие воды в поилках и прочее, когда обнаружила, что наша сука была мертва. Псина лежала в своём вольере, свернувшись калачиком. Анна была так поражена и напугана, что сама того не понимая, вошла в вольер и принялась проверять труп животного. Разумеется, ветеринарные познания моей жены не позволяли делать какие либо экспертные заключения, но она много времени уделяла изучению анатомии и физиологии собак, особенностям их заболеваемости и смертности. Анна заявила, что не было не единого признака болезни, которая могла бы свести псину в могилу. Я, тем не менее, настоял на ветеринарной инспекции. Проверка была назначена двумя днями позже, до того момента труп пса мы хранили в зимнике. До прибытия экспертов, ещё четыре псины умерло. Ни одно животное не выказывало никаких симптомов неизвестного недуга. Анна просто находила мёртвых животных в их вольерах. Для неё наступило тяжёлое время, она практически перестала есть, худела на глазах, да и сон к ней не шёл. Все её мысли и волнения отныне были посвящены животным, которые продолжали умирать. Когда эксперты наконец прибыли, у нас уже полным ходом шёл падёж животных. Проведённые анализы не показали никаких изменений. Не было выявлено ни одного признака болезни, изменений внутренних органов, ничего, что могло бы объяснить причину внезапной смертности. У Анны опустились руки, она могла только смотреть, как животные умирали. Эксперты дали нам только одну единственную рекомендацию. Они рекомендовали нам поскорее избавиться от трупов, и заказать полную санитарную обработку помещений с вольерами. После этого, нам не следовало заводить новых животных как минимум полгода. Эксперты уехали, Анна окончательно утратила связь с жизнью. Её было не узнать, она похудела, почти не питалась, и стала замыкаться в себе. Я же приступил исполнять рекомендации, и первым делом я решил избавиться от трупов. Всего у нас умерло двадцать четыре животных. Ни один погост в области не принял бы такое количество под захоронение. К тому же, многие уже знали, что смертность наших собак была связана с чем-то таким, что не поддавалось рациональному, научному объяснению. Я сумел договориться с одним человеком на местном погосте, который вызвался за скромное вознаграждение помочь мне. Трупы мы решил сжигать в специальной, подаренной областными властями, мусоросжигательной печи. Разумеется, при таком количестве трупов, за один раз избавиться от всех трупов я не мог. Мне потребовалось три дня. Три дня я загружал свой пикап собачьими трупами и вёз их на погост, где мы сжигали туши одну за другой. Запах горелой плоти впитывался в мою память, в мои чувства, что уж говорить о моей одежде. На третий день, когда я загружал кузов автомобиля, чтобы отправиться в последний рейс, я столкнулся с тем, что затем не давало мне покоя ещё очень долгое время. Дело в том, что после смерти двадцати четырёх животных, вывозил на погост я только двадцать три трупа. Когда тот день завершился, чтобы найти в себе силы, глядя на мучения Анны, чтобы уснуть, я заставил себя поверить, что где-то я обсчитался. Затем усугубились проблемы с женой. Анна окончательно перестала есть, и в одно утро уже не встал с постели. Она лежала в своей кровати и смотрела в потолок, даже не реагируя на меня и моё присутствие. Врачи приезжали на дом, ничего конкретного не сказали. Позже я сам возил Анну в город, в центральную клинику на обследования, все те клиницисты, что с ней работали, пришли к выводу, что её состояние носит выраженную психогенную природу и что теперь только психиатры смогли бы нам помочь.

Рожер осторожно въехал под своды пристройки на своём пикапе. Пока старик выполнял этот не хитрый манёвр, Лев оставался в темноте, окружённый облаком искусственного света. Он думал о том, что рассказывал ему Рожер, мужчине вовсе не хотелось верить в ту часть истории старика, которая касалась непонятной семьи и их дочерей. Ещё более отвратительным казалось Льву призрачная причинно-следственная связь, которую суеверный рассудок местного населения устанавливал между гибелью собак и таинственной девчонкой по имени Лиза. Всё это напоминала сильно запущенную ксенофобию, облачённую в не менее уродливые вуали мистицизма.

Рожер остановился, вылез из кабины и раскрыл заднюю створу кузова пикапа. Затем, уже не произнося ни слова, он передал Льву пару плотных, прорезиненных перчаток и респиратор.

Мужчина принял предложенные средства защиты, и спустя минуту, работа началась. Сперва Рожер пошёл с мужчиной в один из вольеров, очевидно желая убедиться, что Лев сможет преодолеть ожидаемую брезгливость. Но к своему удивлению, старик обнаружил, что мужчина не испытывал никаких проблем с тем, чтобы ухватывать труп собаки за задние лапы и тащить к пикапу. Уже работая со вторым трупом, Лев позволил себе отпустить скабрезную шутку о том, что в данной ситуации наиболее значимым достоинством стаффордширских терьеров, как породы, является не большая длина их тела и конечностей. Рожер не разделил иронии.

Лев отметил, что в действительности, трупы собак выглядели очень хорошо. На них не было никаких признаков ни болезни, ни повреждений. Они были чистыми, и всё это свидетельствовало о том, что Рожер хорошо ухаживал за животными. Работа продолжалась не очень долго. Спустя примерно пятнадцать минут, все трупы были загружены в кузов. Однако старик, вместо того, чтобы тут же закрыть створу, запрыгнул внутрь, оказавшись подле сложенных вповалку животных, и начал делать то, чего Лев никак не ожидал, даже после всего того, что ему рассказал Рожер.

Старик взял в руки первый, длинный маток верёвки и принялся связывать трупы между собой. Лев застыл на месте, он смотрел на происходящее, потеряв дар речи. Если бы не респиратор, который он забыл снять, то старик мог бы увидеть глубочайшую степень удивления на лице молодого человека. И хотя Лев так и не озвучил своего вопроса, Рожер, даже не глядя на него, понимал, что происходящее выглядело до чудовищной степени карикатурно.

– Поверь мне, – прохрипел Рожер, не останавливаясь в своей работе, взяв уже второй маток верёвки – у всего есть свой смысл. За зря ничего не делается.

Лев предпочёл промолчать. Он отошёл к кабине, снял респиратор и перчатки, аккуратно сложив их в выемку на панели, напротив пассажирского места. Вскоре Рожер уже выехал из пристройки и не заглушив двигатель, покинул кабину. Он закрыл створы ворот, ведущих к вольерам и сел в пассажирское сиденье, позволив Льву оказаться за рулём пикапа.

– Как далеко до вашего погоста? – спросил Лев, стараясь говорить так, чтобы его голос не выдавал его настроения.

– Да не далеко. – отвечал старик – Всего километров семнадцать будет, разве что нынче ночь, разумнее двигаться не так быстро.

– Боишься за пассажиров? – спросил Лев, глядя на Рожера, позволяя старику понять, что в этом вопросе ирония слилась с чёрным юмором.

– А если и боюсь? – столь же иронично попытался ответить Рожер – Ты меня считаешь свихнувшимся стариком, можешь даже не прикидываться. Я бы на твоём месте к такому же выводу пришёл.

Лев ничего не ответил.

– Отдавать свою Анну в руки промывателей мозгов я не хотел. Это было бы предательством. Я решил, что если ничего уже нельзя было сделать, то пусть лучше она доживает свои дни под крышей родного дома. Я как мог ухаживал за ней, к тому же, мы тогда впервые остались без собак, и у меня высвободилось много свободного времени. Наши сыновья приехали из города. Они слёз сдержать не могли у постели матери. Старший требовал от меня рассказать ему всё, что произошло с Анной, он полагал, что было нечто такое, о чём я умалчивал. И знаешь, он был прав.

Дорога, освещаемая фарами пикапа Рожера делала поворот на лево, начиная подниматься в гору.

– Когда он меня расспрашивал, а я убеждал его, что ничего подобного не имело место, перед моими глазами стояла та история, тот инцидент в лесу, когда Анна столкнулась с той Лизой.

– Ты не хотел, чтобы твой сын по горячности наломал дров. – спокойно констатировал Лев.

Рожер посмотрел на него и кивнул.

– Именно. Я знал, что в данный момент, насмотревшись на страдания матери, он помчится к порогу Юстуса и Астрид. И знаешь, я вряд ли смогу определиться до конца, чего я больше опасался, того, что он причинит им или их дочери, или того, что они причинят ему.