Тунеядцы Нового Моста
Шрифт:
Посредине стояли на коленях возле обезображенного ружейным выстрелом трупа две женщины с опущенными на лицо вуалями и молились. По костюму убитого можно было почти наверное узнать Стефана де Монбрена; судорожно сжатая рука еще держала эфес длинной шпаги.
Маркиз сразу узнал сестру и дочь.
На его искаженном от страдания лице появилась страшная улыбка; знаком велев положить себя на разостланный на полу матрац, он велел всем уйти, кроме де Фаржи. Женщины, увидев его, поднялись и подбежали к маркизу. Он сделал знак сестре отойти и с трудом обернулся лицом к дочери:
— Наконец-то
— Монсеньор!.. — сквозь слезы тихо произнесла девушка.
— Ах! — горько продолжал маркиз. — Неужели и в минуту моей смерти вы не покоритесь?
Граф де Фаржи, пристально посмотрев на стоявшую на коленях, плакавшую девушку, взял ее руку, которой она не отнимала, не сознавая сама, что делает.
— Маркиз, — сказал он, опускаясь возле нее на колени, — благословите ваших детей, которые скоро будут соединены.
Девушка быстро откинулась в сторону, бросив на него раздирающий душу взгляд.
— Я все знаю, — едва внятно шепнул он ей на ухо, — ваш муж умер или должен быть умершим, — многозначительно прибавил он. — Никогда больше он не явится.
Аббатиса, молча, сложив руки, горячим взглядом, казалось, молила племянницу.
— Ну что же, дочь моя? — чуть слышно обратился к ней маркиз. — Вы не отвечаете?
— Смелее, мадмуазель, — с невыразимой нежностью шепотом подбодрил ее граф, — облегчите смерть старику. О, клянусь вам, я так буду любить вас обоих, — с намерением подчеркнул он, — что когда-нибудь вы простите мне, может быть, что я заставляю вас принять мою любовь!
Девушка с глубокой благодарностью взглянула на него и едва внятно промолвила, целуя руку отца:
— Ваши дети ждут вашего благословения.
— Да благословит вас Бог! — тихо проговорил старик. Лицо его озарилось радостной улыбкой, и он умер.
— Поднимите голову, мадам! — воскликнул граф де Фаржи, обращаясь к своей невесте. — Клянусь вам еще раз над телом вашего отца: вы теперь графиня де Фаржи; вы будете счастливы и уважаемы всеми!
Через неделю они обвенчались. Свадьба была совершенно тихая; это объяснялось трауром невесты и политическими событиями.
Война Истребителей окончилась в Лимузене, но еще год продолжалась в Перигоре, Керси и Аженуа.
В числе вождей мятежников никогда больше не слыхали имени Стефана де Монбрена.
Все считали его убитым при Нессоне.
Самым знаменитым вождем теперь был какой-то капитан Ватан.
Луиза де Фаржи, слыша это имя, всякий раз бледнела. Граф наклонялся к уху жены, говорил ей шепотом несколько слов, и она успокаивалась и ласково ему улыбалась.
Чуть меньше семи месяцев спустя после свадьбы графиня де Фаржи умерла, дав жизнь дочери.
Накануне смерти она сняла с шеи четки, благословленные папой, которые достались ей от матери, и отдала их одной из своих служанок, пользовавшейся полным ее доверием, присоединив к этому какое-то поручение, о котором даже муж ее ничего не знал.
Граф де Фаржи сдержал слово, данное матери ребенка: он воспитал девочку с той нежностью, на которую способны
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Утонченные
ГЛАВА I. Как жили в замках в 1620 году от Рождества Христова
В начале семнадцатого века существовал древний феодальный замок, взгромоздившийся, как орлиное гнездо, на самую вершину холма; у подножья его, по берегам Сены, ютились кокетливые домики деревни Аблон, лениво глядясь в прозрачную воду реки.
Замок этот, постепенно разрушаемый временем, Ришелье и крестьянами, в 1793 году окончательно был разрушен Черной бандой, и теперь от него никаких следов не осталось.
Он назывался замком Мовер.
Деревня Аблон принадлежала ему, и ее жители были вассалами его владельца, графа дю Люка.
Граф был ревностный протестант; его отец, верный товарищ Генриха IV, сопровождал его во всех походах, но после отречения короля уехал к себе в Мовер и больше не показывался при дворе.
Он гораздо дороже ценил свою веру, нежели почести и выстроил в Аблоне протестантскую церковь, куда гугеноты каждую неделю целой процессией сходились слушать проповедь. Теперь ничего подобного не существует.
Но в 1620 году от Рождества Христова все было по-иному. Никто не мог думать, чтоб когда-нибудь случилось что-то подобное, хотя уже готовились втихомолку великие события.
Бурбоны были новым родом, многими поколениями отдаленным от корней великого дерева Капетингов.
Вступление на престол Генриха IV так часто и ожесточенно оспаривалось всеми, что ему пришлось завоевать собственную корону и заставить признать законность своих прав.
По какой-то роковой случайности единственной поддержкой монархических принципов в этих критических обстоятельствах были именно те самые протестанты, сущность учения которых вела к тому, чтоб создать противников трону; поколебав основы католицизма, они внесли таким образом республику в самый центр королевства, не вассалкой, а скорее повелительницей, которой принадлежало право проповедовать свободу мысли, превозносимую в наше время, — свободу, которую тогда каждый мог применять к делу со своей точки зрения и которая тогда стала не только несчастьем для королевской власти, но вскоре и коренным пороком, червем, подточившим могущество и дома Бурбонов, и всего государства.
Понял ли страшную опасность своего положения молоденький Людовик XIII, дрессировавший с любимым фаворитом де Люинем сорок в Тюильри? Или всю жизнь действовал под влиянием религиозных чувств и бессознательной любви к церкви? Сказать трудно. Как бы то ни было, но, достигнув совершеннолетия, он сейчас же выказал желание покончить с гугенотами. Он забыл короля Наваррского, чтоб только быть благочестивейшим королем. Знать, с которой Бурбоны стояли почти наравне, не могла заставить себя склониться перед ними и покориться им. Ее буйная независимость, некоторое время сдерживаемая железной рукой Генриха IV, под слабой, нетвердой рукой регента и молодого короля быстро подняла голову.