Тунгусский Робинзон
Шрифт:
— Равняйсь! Смирно! Оружие на пле-е-е-чо! В подразделение шагом м-а-р-ш!
Взвод, выполняя приказ, строем двинулся расположение роты, неся попеременно на носилках тело Аверина.
Полковник Мелентьев, видя, что арест боевого разведчика может спровоцировать настоящую «гражданскую войну» смягчил свое решение. Видно в эту минуту он вспомнил девиз ВДВ — «Мы своих не бросаем».
— Арест Лютого отставить. Объявляю вам, товарищ старший лейтенант Лютый, на первый раз неполное служебное соответствие. До возвращения на место постоянного расквартирования полка в Черёху я не хочу видеть вас. Как наказание за самодеятельность и самовольный
Полковник, не скрывая эмоций, пнул кейс, и пачки с долларами вывалились на летное поле.
— Да, о проведении операции, товарищ старший лейтенант, доложите боевым донесением. А вашего сержанта Аверина включите в ходатайство о награждении, — сказал полковник и, развернувшись, сел вместе с офицерами полка в командирский УАЗ, оставив Лютого посреди летного поля.
Сергей плюнул густую, как после пьянки слюну и, наклонившись, поднял с поля автомат и разгрузку. Накинув «калаш» на плечо, он не спеша побрел в сторону расположения своего взвода, стараясь сообразить, что сказать родителям Аверина, и какую водку купить в военторге, чтобы вечером напиться на поминках сержанта.
«Черный тюльпан» уже прогревал двигатели, когда Лютый, сопровождая «груз 200», появился согласно приказу начальника штаба. Дорога предстояла дальняя.
Мать и отец сержанта Аверина проживали далеко в Иркутске, откуда и призывался их сын. Весь полет, глядя на цинковый ящик, Лютый в голове прокручивал слова утешения, которые он должен сказать родителям своего бойца. В голове крутились всевозможные варианты. Он вспомнил все — от того момента, когда впервые увидел этого парня в числе молодых командиров, прибывших в четвертую роту в составе нового призыва.
А через несколько дней Лютый с ним уже вылетел на первое задание. Там он смог своими глазами оценить храбрость и смелость молодого сержанта, который уже тогда подавал большие надежды. В отличие от других, у этого не было «тормозов». За чужие спины Аверин никогда не прятался. Из любой ситуации выходил достойно и со знанием дела. Иногда в разговорах Лютый намекал Аверину, что если он окончит военное училище, то из него выйдет первоклассный офицер. В нем была такая изюминка, которой у других сержантов роты не было.
Иркутск встретил Сергея неприветливо. Сентябрь, а было почему-то ужасно холодно. То ли его знобило от перелета, то ли от предстоящей встречи с родителями Аверина. Руки от волнения вспотели и были мокрыми, будто он помыл их, а вытереть забыл. На полосе уже ждал дежурный ГАЗ-66 из областного военкомата. Сам военком в чине подполковника стоял возле машины, ожидая разгрузки цинкового гроба с телом сержанта.
Лютый через аппарель вышел на поле и, увидев подполковника, по форме доложил о своем прибытии и прибытии «двухсотого» груза. Сергей представился и пожал военкому руку.
— Скажи мне, это твой боец, товарищ старший лейтенант?
— Мой, товарищ подполковник. Должен был уволиться через месяц.
— Это правда, что сержант прикрыл командира? — спросил подполковник.
— Так точно! Он мне спас жизнь. Мы уже в
— Вот, надо родителям торжественно вручить.
Подполковник вздохнул глубоко и, глядя в землю, тихо сказал:
— Сам отдашь. Ты же командир и знаешь своего бойца лучше, чем мы, тыловые крысы.
Солдаты местной комендатуры погрузили гроб в машину. Лютый последний раз сел в кузов со своим бывшим сержантом и погрузился в раздумья.
Город показался мрачным и унылым. В центре него стояли еще двух-трехэтажные деревянные постройки времен Николая II.
Родители сержанта встретили старлея без особой любви. Им казалось, что в смерти сына виновны не чеченские террористы, а вся Российская армия в лице старшего лейтенанта Лютого. Разговора с родителями не получилось. Сергей отдал орден отцу, который все время исподлобья смотрел на него, будто хотел просверлить взглядом. Мать сидела в изголовье, раз от разу заливаясь неистовым плачем. В квартире, в подъезде дома и во дворе собрались одноклассники, друзья, знакомые и просто те, кто знал о гибели сержанта ВДВ. Одна за другой к дому подъезжали машины. Люди в скорбном молчании несли венки, которыми уже была заставлена не только квартира, но и часть подъезда. Молоденькие девчонки стояли возле подъезда и плакали.
Вдруг мать сержанта Аверина вскочила и в истерике завопила:
— Не верю, не верю! Я не верю, что мой сын погиб! Я не верю в это!
Она кричала и стучала по крышке, стараясь своими ногтями разорвать злосчастный металл. Отец, как под действием гипноза, схватил молоток и, рыдая, стал зубилом вскрывать запаянный гроб. Родственники, близкие, друзья старались остановить его.
Он орал:
— Мы с матерью должны проститься с сыном! Мы должны видеть, что это он, наш мальчик! — кричал убитый горем отец.
Люди старались успокоить батьку, но тот махал молотком и никого к гробу не подпускал. Изловчившись, он все же пробил его. Воздух с шипением ворвался внутрь. Через пять минут отец уже оторвал крышку.
Сержант Аверин в парадной форме десантника лежал в гробу, будто не был мертв, а спал. Улыбка застыла на его лице и говорила не о страданиях и смертных мучениях, а о том, что он с честью и достоинством исполнил свой солдатский долг и как десантник снискал славу.
Как только отец увидел лицо сына, слезы градом хлынули у него из глаз. Нервы его сдали, ноги подкосились, и он рухнул на пол. Мать бросилась обнимать сына. Поправляя простынь, ее рука в тот момент нащупала злополучный кейс, который лежал в ногах покойника. Как он оказался в цинковом гробу, Сергей представить не мог.
В голове Лютого мгновенно вспышкой выстрела в ночи, промелькнула мысль, но было уже поздно. Доллары пачками медленно, словно в кино посыпались на пол.
Десятки глаз увидели это, и оцепенение охватило присутствующих на похоронах. Военком сурово посмотрел на Сергея, и ему все стало ясно.
Губа
Лютый от шока отошел только в камере гарнизонной гауптвахты.
Помещение это было довольно просторным. Посреди одиночной камеры стоял «борт». На языке «губарей» так назывались нары, пристегнутые на день замком. Хорошо, что пол в камере был паркетный.